В чертогах марсианских королей - Джон Варли
У меня болела голова. Скорей бы подключиться к блистеру!
– Кто налетал больше всего часов на семьсот седьмом?
Оказалось, Пинки. Поэтому я послал ее в кабину экипажа вместе с Дэйвом, который умел копировать голос пилота, что было нужно для переговоров с диспетчерским пунктом на земле. В бортовом самописце тоже надо оставить запись, сделанную правдоподобным голосом. От блистера отходили длинные трубки, и все мы припали к ним. Каждый из нас курил сразу горсть сигарет, желая выкурить их до конца, но надеясь, что времени не хватит. Ворота портала исчезли сразу же, как только мы перебросили через них свою одежду и экипаж самолета.
Но долго нам волноваться не пришлось. В работе группы захвата есть и другие приятные моменты, но ничто не сравнится с тем, что испытываешь, подключаясь к блистеру. Трансфузия после пробуждения – это всего лишь свежая кровь, богатая кислородом и сахарами. То, что мы получали сейчас, было безумным варевом из концентрированного адреналина, супернасыщенного гемоглобина, метамфетамина, «белой молнии»[53], тринитротолуола и «сока радости» кикапу[54]. Это как фейерверк, взорвавшийся у тебя в сердце, как пинок, пославший тебя в космос.
– У меня волосы на груди растут[55], – торжественно сообщила Кристабел. Все захихикали.
– Кто-нибудь, передайте мне, пожалуйста, мои глазные яблоки.
– Тебе голубые или красные?
– У меня, кажется, только что отвалилась задница.
Все эти шуточки мы слышали уже сто раз, но все равно хохотали как сумасшедшие. Мы были сильными, сильными, и на один волшебный момент все заботы ушли прочь. Нам было весело. Я бы мог, кажется, разорвать металлический лист взмахом ресниц.
На этой смеси всегда начинаешь выпендриваться. Но поскольку залоговый контингент все не прибывал, не прибывал, черт возьми, не прибывал, мы начали волноваться. Эта птичка в воздухе столько не продержится.
А потом они показались, и мы тут же включились в работу. Вот прошел первый из этих двойников-марионеток, одетый в шмотки, снятые с пассажира, которого он должен был изображать.
– Прошло два часа тридцать пять минут, – объявила Кристабел.
– Господи Иисусе!
Отупляющая рутина: ты хватаешься за сбрую, затянутую вокруг плеч манекена, и тащишь его по проходу, сверившись с номером кресла, написанным у него на лбу. Краска исчезнет через три минуты. Ты сажаешь его, застегиваешь привязной ремень, снимаешь сбрую и несешь ее обратно, бросаешь через ворота портала, а сам хватаешь следующего. Приходится принимать на веру, что на той стороне сделали работу чисто: зубные слепки, отпечатки пальцев, точная подгонка по росту, весу, цвету волос. Большая часть всего этого не имеет значения, особенно на рейсе 128, который рухнет и сгорит. Там останутся только ошметки, да и те обгоревшие. Но надо учитывать все вероятности. Эти поисковики-спасатели очень тщательно исследуют все, что удается найти после катастрофы, поэтому пломбы, зубные протезы и отпечатки пальцев особенно важны.
Я ненавижу этих марионеток. Действительно ненавижу. Если это ребенок, то каждый раз, хватаясь за сбрую, я спрашиваю себя, не Алиса ли это: не моя ли ты девочка, ты, овощ, слизняк, липкий червь? Я присоединился к группе захвата сразу после того, как мозговые жучки[56] выели жизнь из головы моей девочки. Невыносимо думать, что она была последней в своем поколении, что оставшимся человеческим существам предстояло жить, ничего не имея в головах, мертвыми в медицинском смысле слова по всем стандартам, превалировавшим даже в 1979 году, что их мышцы будут приводить в действие компьютеры – чтобы держать эти существа в тонусе. Ты растешь, достигаешь половой зрелости, способна к размножению – одна из тысячи – стремишься забеременеть в первой же любовной лихорадке. А потом обнаруживаешь, что твои мама и папа умерли от хронической болезни, таящейся у тебя в генах, и никто из твоих детей не будет обладать иммунитетом против нее. Я знал о парапроказе: рос с гниющими и отпадающими пальцами ног. Но это было сильнее меня. Что тут поделаешь?
Только один из десяти манекенов имел индивидуализированное лицо. Чтобы изготовить лицо, способное выдержать опознание при вскрытии, нужно время и большое искусство. У остальных лица были изувечены. У нас их миллионы, подходящее тело найти нетрудно. Многие из них даже будут продолжать дышать, слишком отупевшие, чтобы прекратить это, пока не рухнут вместе с самолетом.
Самолет резко дернулся. Я взглянул на часы. До столкновения оставалось пять минут. Надо успеть. Я тащил своего последнего и слышал, как Дэйв отчаянно вызывает землю. Через ворота появилась бомба, и я передал ее в кабину. Пинки включила на ней датчик давления и выбежала из кабины, за ней Дэйв. Лайза была уже на той стороне. Я схватил обмякших марионеток в костюмах стюардесс и швырнул их на пол. Двигатель разлетелся, и его обломок прошил кабину. Началась разгерметизация. Бомба снесла часть фюзеляжа (наземная аварийная бригада увидит показатели и – мы надеялись – решит, что часть двигателя прошла через кабину и убила экипаж: больше ни слова, произнесенного кем-либо из его членов, на бортовом самописце не будет), и самолет начал медленно поворачиваться налево и вниз. Меня понесло к отверстию в борту, но я сумел ухватиться за кресло. Кристабел не так повезло. Взрывной волной ее отшвырнуло в самый конец салона.
Мы начали чуть-чуть подниматься, теряя скорость. Вдруг хвост самолета, там, где в проходе лежала Кристабел, задрался. Из ее виска сочилась кровь. Я оглянулся: все уже ушли, на полу валялись три девицы в розовой униформе. Самолет стал глохнуть, клевать носом, и пол ушел у меня из-под ног.
– Давай, Бел! – заорал я.
Ворота были всего в метре от меня, но я начал подтягиваться к тому месту, где плавала Кристабел. Самолет подпрыгнул, и она ударилась об пол. Как ни странно, это заставило ее очнуться. Она поплыла мне навстречу, и я схватил ее за руку, в этот момент пол поднялся, и мы снова шмякнулись об него. Пока самолет стремился вниз в своей последней агонии, мы не переставали ползти и добрались-таки до двери туалета. Ворот уже
