Майкл Гелприн - Миротворец 45‑го калибра (сборник)

– А ты, проклятая образина, значит, осталась у нас дармоедничать? – констатировал Честняга, обнаружив привязанного к стойке ограждающего манеж барьера Беппо. – Чертова дохлятина, – Аршамбо подхватил забытый у барьера берейторский арапник и вытянул Беппо поперек спины. – Эй, кто-нибудь, пристрелите обезьяну! Впрочем, нет: продадим ее на живодерню.

Разбуженные руганью цирковые молчали, потупившись.

– Не надо бы, хозяин, – робко вступился за Беппо здоровила Жан-Поль, могучий силовой акробат и отчаянный добряк.

– Ему и так немного осталось, – поддержал Жан-Поля его напарник Жан-Клод. – Пускай уж доживет с нами.

– «Доживет с нами», – издевательски передразнил акробата Честняга и вновь вытянул бедолагу Беппо кнутом. – Этот прожорливый урод? Нет уж, увольте. Обезьяна отправляется на живодерню!

Акробаты смолчали: возражать владельцу заведения было чревато.

– Обезьяна остается.

Честняга Аршамбо резко обернулся. Канатоходец Малыш Луи, скрестив на груди руки, невозмутимо смотрел хозяину цирка в глаза.

Был Малыш Луи низкоросл, не выше Беппо, почти карлик. Еще был он угрюм, нелюдим и немногословен. А еще Малыша Луи побаивались. Страха канатоходец не знал, за голенищем сапога носил нож, и поговаривали, что управлялся с ним так же искусно, как с шестом-балансиром на проволоке под цирковым куполом.

– А кормить этого проглота кто будет? – сбавил обороты Честняга.

Малыш Луи хмыкнул, шагнул к Беппо, отвязал его от барьера и повел за собой прочь.

На место покинувшей цирк шапито Удачи явилась Невезуха. Нового укротителя найти не удалось. Одна за другой издохли две тягловых лошади. Выбыл из труппы, сломав на репетициях ногу, гимнаст. Сохший по удравшей с синьором Караччоло мамзели крафт-жонглер стал с горя попивать. Он то и дело освистывался публикой, когда ронял на манеж гири, ядра и булавы. Доходы упали, теперь заведение едва сводило концы с концами. Из Франции цирк перебрался в Швейцарию, поколесил по Австро-Венгрии и к лету откочевал в Италию. Дела не улучшились. Кибитки вереницей тянулись по проезжим трактам, а за ними вслед, хромая и спотыкаясь на дорожных ухабах, упорно и неотступно тащилась Невезуха.

Ревматический облезлый шимпанзе с годами стал мудрым. Человеческой речи он не разумел и потому не знал, что стоял уже на пороге живодерни. Но чутьем, острым, звериным, тем, что не смог забить кнутом и пинками синьор Караччоло, Беппо был богат. Чутьем он сумел понять, что сделал для него канатоходец. И оценить сумел тоже. Теперь, просыпаясь в видавшей виды кибитке по утрам, Малыш Луи зачастую находил у себя под боком мирно посапывающую лохматую голову Беппо. Злая, взращенная в неволе и воспитанная побоями обезьяна на старости лет внезапно обрела друга. Такого же нелюдимого, угрюмого и низкорослого, как она сама.

– А мы с тобой похожи, дружище, – с удивлением сказал однажды Малыш Луи, скармливая Беппо приобретенный на туринской ярмарке банан. – Даже внешне. Что взять, оба мы с тобой – цирковые.

Беппо осклабился. Он не понял ни единого слова, но был согласен. Малыш Луи, как говорили о потомственных циркачах, родился в опилках. Шимпанзе на свет появился в клетке. Разницы не было – Беппо чутьем осознавал сродство.

– Не везет нам в последнее время, – пожаловался Честняга Аршамбо индийскому факиру и заклинателю змей Прабхакару Сикху. – Надо что-то менять, как ты считаешь?

Факир и заклинатель змей с труднопроизносимым именем покивал. В везении он понимал толк, потому что ни факиром, ни индусом не был, а звался Рамиром и происходил из самой что ни на есть заурядной семьи кочевых цыган.

– К гадалке пойду, – сообщил владельцу заведения Прабхакар-Рамир. – Пускай карты раскинет. Ручку ей позолотить надо. Деньги давай.

Неожиданностей гадание не принесло, потому что показали карты цирку шапито каждодневную, рутинную, оскомину набившую дальнюю дорогу.

– В Испанию, – уточнил направление дальней дороги заклинатель-факир. Поправил серьгу в ухе и добавил решительно: – Там и свезет, карты врать не станут.

На самом деле особой уверенности в предсказании кочевой индус не питал. У него тоже было чутье, пускай и не такое острое, как у Беппо. Но было – особое чутье, цыганское. И ничего хорошего оно не предвещало.

На золотом каталонском пляже, допьяна надышавшись бризом, заплутала среди прибрежных эвкалиптов и отстала от цирка Невезуха. На сельской ярмарке Честняга Аршамбо прикупил за бесценок четверку лошадей, в Жероне к шапито прибились согласные работать за гроши наездник Пабло и шпагоглотатель Хуан, а в Сабаделе догнал труппу залечивший сломанную ногу гимнаст. Таким образом, дела пошли в гору, и Честняга, потирая руки в предвкушении барышей, велел готовиться к выступлению в Барселоне. Он не знал, что под пологом головной кибитки умостилась уже, пригрелась и терпеливо ждала своего часа Беда.

Театр начинается с вешалки, а цирк – с парад-пролога, торжественного марша труппы перед зрителями за час-другой до начала представления. На этом парад-прологе Честняга превзошел самого себя. Он сыпал шутками, на лету слагал стихотворные экспромты, азартно пикировался с белым и рыжим клоунами – в общем, проделывал все, чем способен завлечь публику опытный и умелый шпрехшталмейстер.

Цирк оказался полон, и представление удалось. Силовые акробаты Жан-Поль и Жан-Клод выложились во французской борьбе. Отточенными движениями швырял в воздух пудовые гири неделю не бравший в рот ни капли спиртного крафт-жонглер. Запрокинув лицо, сантиметр за сантиметром вбирал в себя острый клинок шпагоглотатель Хуан. Извлек из мешка двух кобр и заиграл на дудке разухабистую цыганскую плясовую спрятавший под тюрбаном ушную серьгу факир Прабхакар Сикх. И даже Беппо, обретший внезапно вторую молодость старый Беппо, исполнил свое коронное сальто-мортале со спины скаковой лошади.

Когда второй час представления подошел к концу, когда зрители аплодисментами отбили уже ладони, когда рыжий клоун, шатаясь от усталости, под хохот толпы повалился на белого, кулисы, скрывающие крепленный к мачте под куполом помост, распахнулись. Канатоходец в атласном кружевном камзоле и щегольском широкополом цилиндре ступил на проволоку. Толпа ахнула: необходимый для поддержания равновесия шест-балансир канатоходец небрежно держал под мышкой.

Забравшись на мачту и судорожно вцепившись в купольную ткань, старый Беппо с ужасом смотрел на шагающего по проволоке Малыша Луи. Стараниями беглого укротителя синьора Караччоло, канат Беппо ненавидел и боялся его панически, отчаянно. Для битого, поротого циркового шимпанзе понятия «канат» и «кнут» намертво слились воедино, и никакая сила в мире не могла бы заставить Беппо ступить на проволоку, не говоря уже о том, чтобы по ней пройтись, пусть даже на четвереньках. Поэтому всякий раз, когда Малыш Луи шагал по канату, жонглируя балансиром, подбрасывая в воздух цилиндр и ловя его на конец шеста, старый облезлый шимпанзе умирал от страха.