Майкл Гелприн - Миротворец 45‑го калибра (сборник)

– Знаете, доктор. – Чжан пристально смотрел теперь нейрохирургу в глаза. – Незадолго до смерти Кэсомун говорил мне, что они вчетвером хотели подать рапорт на перевод в другую эскадру. Там служили девушки, трио, но одна из них погибла у брата на глазах. И я подумал…

– Что вы подумали?

– Нельзя ли узнать, что стало с двумя остальными?

Доктор невесело усмехнулся.

– Узнать можно, – сказал он. – Хотя могу вам сказать и так. Сколько времени прошло со смерти третьей девушки?

– Около года.

– Им недолго осталось. Но извольте. – Нейрохирург подключил базу данных. – Вот, пожалуйста. Стелла Куликова, боевое прозвище Гамма, еще держится, диагноз на настоящий день – прогрессирующая шизофрения. Луиза Совиньи, прозвище Альфа, в стационаре, состояние критическое, близкое к кататонии. Вы удовлетворены?

– Нет, – сказал Чжан твердо. – Не удовлетворен. Почему бы вам не попробовать воссоздать трио?

– В каком смысле «воссоздать»? – удивленно поднял брови врач. – Вы имеете в виду… Постойте, но это невозможно. Разнополые индивиды в пси-отношения не вступают, уровень совместимости недостаточный. Вы ведь не представляете себе, что это такое, пси-связь. Я сам смутно это себе представляю.

– Не вступают в обычных обстоятельствах, – Чжан поднялся, теперь он чеканил слова. – А сейчас обстоятельства критические, у всех троих. Не забудьте, что Запад раньше хотел познакомиться с девушками поближе, как и мой брат. Возможно, интерес был взаимным. Так или иначе, почему бы вам не попробовать?

– Действительно, – озадаченно пробормотал врач. – Почему бы нет?

Долбак вразвалку пересек зал, без позволения уселся за столик и осмотрел расположившуюся за ним троицу с перетянутыми металлической лентой лбами.

Разноголосица в баре оборвалась. Завсегдатаи превратились в зрителей: сцены с участием Долбака пользовались неизменной и нездоровой популярностью.

Новая Ботсвана, карликовая планета в системе лямбды Скорпиона, считалась местом неблагополучным. Алмазные копи на ее экваторе – в особенности. В поселок при копях местные власти предпочитали не соваться, со старателями не связываться. С Долбаком предпочитали не связываться сами старатели.

– Кто такие? – осведомился Долбак.

Ни один из троих не ответил. Смазливая брюнетка как ни в чем не бывало потягивала апельсиновый сок. Рыжеволосая разглядывала потолок, а тощий седой мужчина уставился в пол.

– Я спросил, кто такие!

Седой поднял глаза и посмотрел на Долбака в упор.

– Девушек зовут Альфа и Гамма. Меня… – Он на мгновение замялся. – Меня зовут Бетой.

– Так зовут сучий помет, – заржал Долбак. – И какого хрена вы у нас тут забыли, щенки?

Взгляд седого внезапно изменился. Долбак непроизвольно отпрянул: ему вдруг показалось, что визави целится ему в лоб. Ощущение было настолько явственным, что Долбак икнул. В следующее мгновение, однако, он взял себя в руки – пасовать перед явным задохликом ему никак не пристало.

– Две сучки тебе ни к чему, кобелек, – бросил Долбак небрежно. – Одну я у тебя забираю. Вот эту, рыжую.

Вопреки ожиданиям, седой ничуть не испугался, а лишь насмешливо хмыкнул.

– Ступай отсюда, бычок, – подала голос рыжеволосая. – А то придется оторвать тебе яйца.

– Что?! – Долбак опешил. – Что ты сказала, шалава?

Он не знал, что уже нарвался. Притирка длилась четвертый год, все это время трио медленно, шаг за шагом выбиралось из безнадежной, как поначалу считалось, ситуации. Психозы и депрессии, буйные срывы и попытки суицида сотрясали, ломали, корежили вершины нового треугольника. Вопреки медицинским прогнозам, не докорежили. Не доломали. Чего это стоило всем троим, знали лишь они сами.

Сейчас притирка вступала в финальную стадию. Щадящий режим закончился, теперь трио намеренно искало обстановку, приближенную к боевой.

Альфа коснулась пальцем виска.

«Давайте я», – передала она в сознания напарников и обернулась к Долбаку.

– Знаешь, что такое па‑де‑труа?

Долбак машинально кивнул.

– Думаешь, это любовь на троих, кретин? Ошибаешься. Это все на троих.

Миг спустя столик, за которым сидели четверо, взвился вдруг в воздух. Долбак не успел даже отшатнуться: столешницей его приложило по голове и опрокинуло навзничь.

– Уносите, – небрежно бросил барным завсегдатаям назвавшийся Бетой задохлик.

«Так обычно говорил Север», – с грустью передал он напарницам.

Канатоходец

В звездную рождественскую ночь, ступая босыми пятками по снегу, из цирка Честняги Аршамбо ушла Удача. Она выбралась из-под полога шапито, с минуту постояла, прощаясь, и по тающему под ногами насту заскользила через Марсово поле на свет фонарей с улицы Бурдонне.

Удача ушла вслед за переманенным в заведение Арно укротителем синьором Караччоло, двумя его медведями, макакой и наездницей мамзель Фрике, которую синьор укрощал по ночам, в свободное от медведей время.

Удача ушла, но Честняга Аршамбо, пробудившись поутру, об этом не подозревал. Шапито прибыл в Париж накануне Рождества – юбилейного, тысяча девятисотого по счету. Праздничное представление принесло немалые барыши, а новогоднее сулило еще большие. Почесываясь и позевывая спросонья, Честняга спрыгнул из кибитки на снег. Раскланялся с парой-тройкой любопытствующих столичных буржуа и в следующий миг обнаружил, что в привычном глазу антураже не хватает шатра с медвежьей клеткой. Честняга Аршамбо слыл непревзойденным пройдохой и, когда выяснилось, что вокруг пальца обвели его самого, сдерживать гнев не стал. Следующие полчаса затаившееся под снегом Марсово поле смущенно ежилось от урагана отборных ругательств на языках всех одиннадцати стран, по землям которых когда-либо странствовал с бродячим цирком Честняга.

Беппо попался под горячую руку владельцу заведения, когда поток брани у того еще не полностью иссяк. Был Беппо злющ, несносен и страдал многочисленными недугами, свойственными старой, вышедшей в тираж цирковой обезьяне породы шимпанзе. Усилиями синьора Караччоло Беппо обучился расхаживать во фраке с ботфортами, носиться по манежу на самокате, исполнять боковое сальто-мортале в конном вольтиже и ненавидеть весь мир. Какой-то десяток лет назад Беппо еще блистал на арене и приносил заведению ощутимые дивиденды, ныне же он годился разве что на кривлянье в клоунаде. Неудивительно, что синьор Караччоло, по-английски распрощавшись с «Шапито Честняги Аршамбо», заодно решил расстаться и с облезлым неприветливым ветераном.

– А ты, проклятая образина, значит, осталась у нас дармоедничать? – констатировал Честняга, обнаружив привязанного к стойке ограждающего манеж барьера Беппо. – Чертова дохлятина, – Аршамбо подхватил забытый у барьера берейторский арапник и вытянул Беппо поперек спины. – Эй, кто-нибудь, пристрелите обезьяну! Впрочем, нет: продадим ее на живодерню.