Александр Лоскутов - Кольца вероятности

Как я при этом ухитрился не взорваться – просто уму непостижимо. Повезло, наверное. Или я детонатор неправильно собрал?

Падать на пол, конечно, приятного мало. Зато Леночка перелетела через меня и, споткнувшись о развалившегося как на пляже Антона Зуева, растянулась на полу, воткнувшись головой под шкаф и потеряв при этом нож. Точнее, не совсем потеряв, а забыв его у меня в плече.

Это было больно. Но именно боль прочистила мне мозги, несколько приглушив тяжелую рвущую жилы пульсацию колец вероятности.

Три человека находились в комнате. Ну… Почти три. Двое корчились на полу, пытаясь подняться. Еще один – не то человек, не то киношный монстр – дергался в своем креслице, пытаясь вывалиться на пол или же просто-напросто желая почесать спину.

Вполне естественно, что первой опомнилась и встала на ноги слабоумная Леночка. А кто же еще? Долышев? Без ног? Ну, это маловероятно. Антон Зуев? Эта старая развалина? Очень смешно.

Леночка, как кошка, вскочила на ноги и медленно пошла на меня, встав в какую-то боевую стойку. Господи, да она же меня голыми руками сейчас порвет. По крайней мере, ее взгляд выдавал именно такие намерения. Холодный, бездушный, нечеловеческий. Точно такой же взгляд, каким смотрел на мир Роман Долышев. Но при этом сквозь это все проглядывало еще и безмятежное спокойствие.

Возможно, следовало бы просто нажать на кнопочку и вылететь из комнаты в разорванном на сотни кусочков виде вместе с обработанными таким же образом Романом и Леночкой. Вместо этого я, задыхаясь и корчась от боли, медленно потащил из внутреннего кармана пистолет.

Почувствовав в руках холодный металл, я на миг помедлил. Стрелять в Долышева? Бесполезно. Он все равно отведет угрозу. Стрелять в Леночку? Но она же…

Так и не успев ничего решить, я получил могучий удар в лицо и кубарем отлетел в дальний угол комнаты, только чудом не выпустив пистолет. С трудом подняв голову, я увидел медленно приближающуюся ко мне Леночку. В ее руках уже поблескивала холодная сталь меча.

Струйкой вытекающая из моего свернутого набок носа кровь капала на пол, оставляя на ковре многочисленные темные пятна. Боль в левой руке не прекращалась – видимо, Роман решил дать Леночке время, придавив меня своими кольцами.

Не знаю, как я сумел поднять ставший внезапно весом в целую тысячу тонн пистолет. Не знаю, как мне удалось нажать на невероятно тугой спусковой крючок. Не знаю…

Пистолет в моей руке громогласно рявкнул и отрыгнул гильзу, покатившуюся по полу.

И в тот же миг исчезла невыносимая боль в руке. Испарилась как по волшебству, оставив только тупое жжение. Но зато разом пробудились полученные мною от Леночки ушибы. Вспыхнула огнем оставленная ножом этой девицы на моем плече памятка. Я чувствовал, как кровь капает на пол – кровь Антона Зуева, которая ему весьма даже дорога. И я молчал. Молчал, глядя в глаза Леночки, в которых совершенно неожиданно появилось осмысленное выражение.

– Зачем так?.. – вдруг спросила она каким-то писклявым детским голоском. И это были первые слова, что я от нее услышал. Первые и последние. – Зачем, папа?..

И упала лицом вниз.

Пистолет в моей руке вдруг стал еще тяжелее, и удерживать его больше я не мог. Разжал пальцы. Смертоносный кусок металла тяжело брякнулся на пол.

Я молчал. Долышев тоже. Он застыл в кресле, не отводя глаз от мертвого тела своей прислужницы. И впервые я заметил на его лице хоть какое-то проявление человеческих чувств.

Это был страх. Вернее, даже не страх, а самый настоящий ужас. Кошмар, внезапно обратившийся в реальность.

Кое-как я даже ухитрился подняться на ноги. Попытался трясущимися руками протереть окровавленное лицо, но, конечно же, только все размазал. Кровотечение из носа почти прекратилось, но из ножевой раны в плече по-прежнему медленно сочилась драгоценная жидкость, по капле унося мои жизненные силы.

Я стоял и с вызовом смотрел на Долышева, который не обращал на меня ни малейшего внимания, глядя на распростершуюся на ковре Леночку.

– Прости, – неожиданно прошептал он, едва шевеля губами. – Прости меня. – А потом поднял взгляд и посмотрел на меня. Просто посмотрел, не пытаясь сотворить что-то там этакое. Не пытаясь смять, раздавить, уничтожить Зуева силой своих колец. – Ты убил ее, – безжизненно произнес Роман. – Ты убил мою дочь.

Ого! Вот это номер! Не ожидал… Да что тут говорить. Я не мог даже помыслить о том, что прекрасная как роза Леночка может оказаться дочерью этого сморщенного урода. Невероятно! Невозможно…

– Я защищался. Она пропорола бы меня своей железякой…

– Ты убил ее, – повторил Долышев.

– А кто-то из вас, вполне возможно, убил мою жену! – заорал я. – Где Ольга? Почему я никак не могу дозвониться домой? Почему?.. – Я умолк, напоровшись на ледяной взгляд Романа.

– Твоя жена жива, – прошипел он. – Но обещаю исправить это при первой же возможности.

– Нет. Ну уж нет… Не появится у тебя такого шанса. – С трудом наклонившись, я непослушными пальцами обхватил рукоять меча и с трудом поднял эту чертову железную штуковину. – Ты умрешь, До­лышев. Здесь и сейчас ты умрешь…

Я шагнул вперед.

Вернулась боль. Она раздирала мою душу на куски, безжалостно кромсала отчаянно бьющийся в сетях безумия рассудок, терзала изувеченную плоть. Я умирал и возрождался, чувствуя только боль и не видя ничего, кроме боли.

Волоча за собой меч, я шагнул вперед.

Это было все равно, что идти против урагана. Я прилагал немыслимые усилия, продвигаясь вперед со скоростью улитки.

Громко вопил Антон Зуев, будучи не в силах больше терпеть эту муку. Скрипя зубами, ломился сквозь бурю немец Альберт, пожертвовавший собою ради этого момента. Громко хохотал Рогожкин, одну за другой проламывая возведенные Долышевым на моем пути преграды и пытаясь затопить мой рассудок своим бе­зумием.

Так прошла вечность.

А потом все кончилось.

Я стоял на коленях возле инвалидного кресла Долышева и смотрел прямо ему в глаза. Роман смотрел на меня с отчетливо различимым удивлением и… радостью. Мы снова вот уже в который раз смотрели друг другу в глаза. Но этот обмен взглядами был по­следним.

Даже не отводя глаз от сморщенного и перекосившегося от напряжения лица Долышева, я чувствовал холодную сталь, пронзившую тщедушное тельце Романа насквозь. И эту сталь направляла моя рука.

Мы смотрели друг на друга. Не знаю, что видел Долышев в моих глазах. Не знаю и не хочу знать. А я в те бесконечно долгие секунды отчетливо различал уходящее из тела этой иссохшей мумии дуновение жизни.

Холодная нечеловеческая сила постепенно покидала глаза Долышева, сменяясь тупым безразличием.