Алексей Калугин - Снежная слепота

– Эй! Это всего лишь я! – Вскинув руки с раскрытыми ладонями, Харп отпрыгнув назад.

Марсал расслабился и, медленно выпустив воздух сквозь чуть приоткрытые губы, опустил гарпун.

Не двигаясь с места, Харп молча смотрел на Марсала, ожидая, что приятель сам объяснит свое странное поведение. Но тот, похоже, не был настроен на разговор.

Выждав с минуту, Харп обошел Марсала слева, чтобы подойти к небольшому столику у стены, где стояла еда, которую по приказу Старпола оставила для гостей Айна. Приподняв крышку с небольшой кастрюльки, Харп слегка наклонил ее, чтобы оценить содержимое. Судя по запаху и цвету, в кастрюльке находилась жидкая похлебка из закваски, куда было добавлено мелко нарубленное куриное мясо. Снова накрыв кастрюльку крышкой, Харп поставил ее на теплогенератор.

– Все спокойно? – спросил он между делом, даже не взглянув на Марсала.

– Да, – односложно ответил тот.

– Есть будешь?

– Я уже поел.

– Ну, тогда можешь идти отдыхать.

Марсал поставил гарпун к стене и отправился в спальню. Глянув ему вслед, Харп успел увидеть только, как сошлись дверные створки у него за спиной.

Качнув головой, Харп с досадой цокнул языком. Ему совершенно не нравилось, как держал себя с ним Марсал. Похоже, история повторялась.

Будучи по натуре человеком мягким и не очень-то уверенным в себе, Марсал был обречен постоянно попадать в психологическую зависимость к человеку, наделенному сильной волей и решительному в своих поступках. Сначала ему это даже нравилось. То, что рядом всегда находился сильный и уверенный в себе человек, готовый взять на себя принятие сложного решения, на время избавляло Марсала от мучительной необходимости делать это самому и одновременно глушило ощущение потерянности, когда кажется, что жизнь, подобно воде, протекает сквозь пальцы. Но со временем Марсалу начинало казаться, что его партнер берет на себя даже те функции, которые он готов выполнять сам. Скорее всего это происходило из-за того, что, пытаясь облегчить свое существование за счет другого, Марсал подсознательно опасался, что подобный симбиоз может стать нерасторжимым. И, как всякое живое существо, он начинал бороться за личностную самоидентификацию, что в конечном итоге неизменно приводило к конфликту. Марсал при этом выступал в роли провокатора, хотя сам считал себя жертвой.

Именно эта не так уж редко встречающаяся психическая особенность была подлинной причиной того, что, взбунтовавшись против старого Бисауна, подавлявшего, как казалось Марсалу, его волю, он ушел вместе с Харпом. Но, поскольку Харп обладал куда более сильным характером, чем старик, партнерам потребовалось провести вместе всего несколько дней, чтобы сознание Марсала замкнулось в кольцо, зациклившись на мысли о том, что Харп принимает за него все решения, которые зачастую идут вразрез с его собственными интересами.

А тут как раз появился и новый кандидат в симбиоты. Айна, возможно, и уступала Харпу в силе характера и умении неизменно добиваться своего, но при этом была куда привлекательнее в глазах любого нормального мужчины.

Харп понял это не сейчас, но прежде он не думал о том, что характер Марсала, способный время от времени давать резкие сбои, может поставить под удар все, ради чего он отказался от тихой и спокойной жизни в компании старого Бисауна. Впрочем, пока Харп не терял надежды. Он все еще верил, что способен удержать Марсал, от опрометчивого поступка. Хотя не исключала, что результатом этого станет их окончательный разрыв.

Всыпав в ковшик с закипевшей водой сухой порошок камнелипки, Харп как следует перемешал отвар ложкой. После этого, взяв в одну руку ковшик с отваром, а в другую – кастрюльку с похлебкой, отнес еду на обеденный стол.

Уже сев на табурет и взяв в руку ложку, он снова поднялся и вернулся к теплогенератору, чтобы забрать оставленный там Марсалом гарпун. Не сказать, чтобы Харп опасался каких-либо неожиданностей, которые мог приготовить Старпол, но, в отличие от своего спутника, бдительности он не терял ни на секунду.

Съев похлебку, оказавшуюся необычайно вкусной, Харп переставил табурет так, чтобы можно было сидеть на нем, привалившись спиной к стене и поставив локоть левой руки на стол. Взяв в руку кружку с горячим отваром, он сделал небольшой глоток и с наслаждением прикрыл глаза.

Серая хмарь на душе, с которой он проснулся, почти совсем рассеялась. И все же Харпа не оставляло ощущение чего-то недоброго, что непременно должно было случиться.

С тех пор как он оказался в мире вечных снегов, чувство настороженного беспокойства стало для него почти привычным. Да разве могло быть иначе, если любой необдуманный шаг мог стоить жизни? Однако сейчас Харп чувствовал нечто иное.

Это было похоже на знакомое почти каждому ощущение, когда за неуловимо короткий миг до того, как должно случиться нечто непоправимое, ты как будто видишь, чем все это закончится. Время в этот момент словно останавливается. Тебе хочется кричать во все горло и размахивать руками, чтобы предупредить об опасности, но тело, превратившись в гипсовое изваяние, не подчиняется тебе. А потом взмах ресниц – и ты видишь, что все уже произошло. Ты хочешь хватать людей за плечи, крича им в лица: «Я знал! Я знал, что все именно так и будет!» – но не делаешь этого, потому что знаешь, что тебе никто не поверит.

Сейчас Харп испытывал примерно то же самое ощущение, но как будто вывернутое наизнанку. Миг откровения, вместо того чтобы застыть в неподвижности, давая рассмотреть себя со всех сторон, превратился в тонкую, как морозная игла, нить, уходящую в бесконечность. Харп мысленно держался за один ее конец, но не мог разглядеть противоположного: он испытывал предчувствие беды, но не мог понять, откуда она исходит.

Харп старался не зацикливаться, поскольку считал, что любые попытки угадать будущее – по сути, не что иное, как стремление обмануть себя самого. И все же предчувствие, что должно случиться нечто непоправимое, не давало о себе забыть, словно зуд, от которого невозможно избавиться иным способом, кроме как проведя ногтями по свербящему месту.

Чтобы отвлечься, Харп мысленно вновь повторил весь ход своих рассуждений относительно того, каким образом фрагменты рисунка, что принес с собой в поселок северянин, могли оказаться в разных местах, расположенных на значительном удалении друг от друга. Все как будто сходилось. Не было только ответа на вопрос, почему Мидл отдал Харпу лишь один фрагмент, если у него имелись оба недостающие? А если последний фрагмент находится не у Мидла, то у кого же в таком случае? Знает ли об этом Мидл? А если знает, то почему молчит?..

Вопросы множились в геометрической прогрессии. Стоило Харпу задуматься над одним из них, как из него тотчас же вылезали два, а то и три других, как-то взаимосвязанных друг с другом. При этом оставался еще самый главный вопрос: ключом к чему считал северянин рисунок? И, если рисунок был столь значим для него, почему он решил с ним расстаться?..