Томас Диш - Щенки Земли

— М-мм, — пробормотал я, направляясь к своему пуфику в другом конце комнаты, где было лишь чуть больше 30°С.

— Это будет работать, — настойчиво сказал он мне вслед.

— Что именно вы варите в этом огромном горшке? Превращаете какой-нибудь обычный металл в золото? Оставим в стороне поэтические ассоциации — в чем прок? В наши дни есть много элементов, которые более редки, чем золото. Не превратилось ли все это в донкихотские амбиции в наш век посткейнсианства?

— Я сделал именно то, на что указал Хаасту несколько месяцев назад, когда планировался этот эксперимент. Metallic Opus[49] — это только первый шаг на нашем пути, конечная цель — дистилляция эликсира для нашей общей пользы. — Мордикей улыбнулся: — Эликсира долгой жизни.

— Молодости. Я полагал, это так называлось.

— В этом названии его прелесть для Хааста.

— И как же готовится это снадобье? Думаю, вы храните свой рецепт в строгом секрете.

— В некоторых частностях, да. Хотя его можно откопать у Гебера и Парацельса. Но, Саккетти, вы действительно хотите его узнать? Рискнете ли вы спасением души за его разгадку? Понравится ли вам, если я рискну своей? Раймонд Луллий говорит: «Клянусь душой своей, если ты раскроешь его, то будешь проклят». Конечно, если вас удовлетворит популярное изложение…

— Все, что Изида желает раскрыть.

— В философском яйце — большом горшке, который вы видели в атаноре, — находится растворенный в воде электуарий, который уже девяносто четыре дня подвергается попеременному воздействию тепла теллурического пламени днем и света звезды Сириус по ночам. На самом деле, золото — не металл; это свет. Всегда считалось, что Сириус обладает особой силой для операций такого сорта, но в прошлые века было трудно поймать свет Сириуса в чистом виде, и к нему примешивалось сияние соседних звезд, которое ухудшало особые свойства этого света. Здесь используется радиотелескоп, который гарантирует необходимую однородность. Вы ведь видели линзы, плотно вделанные в верхнюю часть яйца? Они фокусируют чистый луч, направляя его на находящихся внутри невесту и жениха, серу и ртуть.

— Думается, у вас нет света Сириуса. Вы получаете радиоволны.

— Это много лучше. Только бренность человека заставляет его настаивать на различии между радио и световыми волнами. Будь мы в достаточной мере духовны, могли бы видеть и радиоволны. Но вернемся к нашему разговору. По истечении девяноста девяти дней, на Иванов день, гробница будет открыта, а эликсир отцежен. Не следует смеяться. Это, знаете ли, может испортить весь эффект.

— Простите меня. Я стараюсь сдерживаться, но вы действительно такой знаток всего этого. Меня не покидает мысль о Бене Джонсоне.

— Вы думаете, что я несерьезен.

— Ужасно серьезны. И сцена действия гораздо лучше всего того, что Джорджу удалось создать для «Доктора Фауста»: эти кувшины с эмбрионами в книжном шкафу, эта чаша… она, конечно, освящена?

Мордикей кивнул.

— Я так и знал. И кольца, что вы сегодня надели, — это масонские кольца?

— Из великой глубокой старины. — Он величаво пошевелил пальцами.

— Вы организовали грандиозное шоу, Мордикей, но что вы дадите на бис?

— Если не выйдет на этот раз, мне нечего беспокоиться о номерах «на бис», вы ведь знаете. Смертная черта близко. Но он будет работать, черт бы его побрал! Я ничуть не беспокоюсь.

Поставленный в тупик, я покачал головой. Мне никак не удавалось определить, стал Мордикей жертвой своего собственного великолепного шарлатанства или все эти кредо были только необходимым придатком еще более грандиозного жульничества, своего рода интермедией; у меня было такое состояние, что я даже стал задаваться вопросом, будь у него побольше времени, не втянул бы он и меня в свое безрассудство — если не посредством удобоваримого доказательства, то просто самоотверженностью своего каменного лица и непреклонной серьезностью.

— Почему вам это кажется таким смехотворным? — спросил Мордикей все с тем же каменным выражением лица настойчиво и серьезно.

— Это какая-то комбинация фантазии и действительности, сумасшествия и аналитики. Взять эти книги на вашем письменном столе — Витгенштейн и Фреден. Вы ведь действительно читаете их, не так ли? — Он кивнул. — Я верю, что читаете. Это — но дело не только в этом — чистейшая софистика байронова дьяволизма, глупость горшков с варевом и бутылей с эмбрионами.

— Что ж, я делаю все, что могу, чтобы внести новизну в алхимические процедуры, но мое отношение к чистой науке, Науке с большой буквы, было определено еще столетие тому назад коллегой-алхимиком Артюром Рембо: «Science est trop lente».[50] Все идет слишком медленно. Для меня много медленнее, чем для него! Сколько времени мне осталось? Месяц, два. Но если бы у меня были годы вместо месяцев, что бы это меняло? Наука молчаливо, фатально признает второй закон термодинамики; магия — это свобода быть отказником. Дело в том, что я не заинтересован во вселенной, где мне суждено умереть.

— Другими словами, вы выбрали самообман.

— Никоим образом! Я выбрал побег, я выбрал свободу.

— И вы прибыли в некое величественное место, чтобы найти ее.

Мордикей, разволновавшийся еще больше, вскочил с дивана, на котором только что лежал, и, жестикулируя, стал шагать по комнате.

— Ну, это-то уж точно то место, где я имею наибольшую свободу. Лучшее, на что мы можем надеяться в этом конечном и несовершенном мире, есть то, что наши умы будут свободны; и лагерь «Архимед» уникально организован, чтобы дать мне именно эту свободу, а не какую-то другую. Возможно, я мог бы сделать исключение для Института Передовых исследований в Принстоне, поскольку, как я себе представляю, он организован во многом на тех же принципах. Здесь, как вы видите, я могу заниматься всем чем угодно, несмотря ни на что; где-нибудь в другом месте человек молчаливо смиряется с обстоятельствами, перестает бороться, отвлекается от сражения при каждом неверном шаге и несуразности. Становится безнадежным соглашателем.

— Чепуха и софистика. Вы-то как раз и стремитесь сесть на скудный паек теорий.

— Ах, вы заглянули мне прямо в душу, Саккетти. Но здесь, в этих моих чепухе и софистике, есть тем не менее отправная точка. Назначьте вашего католического Боуга смотрителем этой тюрьмы-вселенной, и у вас точно такими же станут аргументы Аквинского, они превратятся в чепуху и софистику: только покоряясь Ему, мы можем быть свободны, тогда как в действительности, как хорошо знает Люцифер, как знаю я, как признавались и вы, свободным можно стать, только показав Ему нос.