Томас Диш - Щенки Земли

Мордикей отодвинул завал из книг и бумаг с кромки своего рабочего стола, расчищая место для кроличьего корма и блюда с кондитерскими изделиями. Он вонзился зубами в большой шоколадный эклер, выдавливая с другого конца крем на лист бумаги с напечатанными на машинке цифрами.

— Меня не покидает желание, — сказал он с полным ртом, — чтобы это было мясо.

Тем временем кролики запрыгнули на письменный стол и осторожно принялись грызть каждый свою морковь. Даже при свете свечей я смог отчетливо разглядеть дорожки гноя, которые они оставили на открытой книге и папке с грифом «СЕКРЕТНО».

— Не стесняйтесь, не стесняйтесь, — сказал Мордикей, засовывая в рот кусок сдобной ватрушки.

— Спасибо, но я действительно не голоден.

— В таком случае не обращайте на меня внимания, я хочу есть.

Мне тоже хотелось не обращать на него внимания, но для этого надо было переключить его на что-нибудь другое, поэтому, пока он справлялся с двумя чашками кофе и четырьмя большими пирожными, у меня была возможность произвести выборочный осмотр самого верхнего слоя залежей на рабочем столе Мордикея. Представляемая ниже инвентарная опись не включает того, что лежало за пределами трех кругов света от свечей, так же как всего, что было погребено в слоях более ранних троянских войн его мысли.

Я разглядел:

Несколько книг по алхимии — «Tabula smargdina»[45] Бенедикта Фьюля, трактат Гебера «Золотая священная шкатулка чудес Природы», «Николас Фламел» Пойзона и т.д. — многие в последних стадиях живописности их состояния.

Таблицы случайных чисел.

Три или четыре оригинальных тома по электронике, самый большой из них — «Инженерия ДНК» калифорнийского вундеркинда от биоинженерной технологии Курта Фредена — машинописная рукопись с обворожительным ярлыком «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО», приклеенным к картонному переплету.

Несколько цветных вкладок, вырванных из книг по искусству Скира, главным образом работ фламандских мастеров, хотя среди них были фрагмент из «Школы в Афинах» Рафаэля и разорванная гравюра Дюрера «Меланхолия».

Пластмассовый череп, очень декоративный, с глазами из искусственного рубина.

«Биография Рембо» Энида Старки и томик поэта издания Плеяд.

IV том «Энциклопедии Хастинга», открытый на страницах, где Мордикей (или один из кроликов?) опрокинул пузырек с чернилами.

«Логико-философский трактат» Витгенштейна со следами тех же чернил на кожаном переплете (теперь, когда я составляю этот инвентарный список, мне вспомнилось, для чего пузырьки с чернилами использовал Лютер).

Ветки тысячелистника.

Несколько папок различных цветов, оранжевых, рыжевато-коричневых, серых, черных; их напечатанные на пишущей машинке ярлыки едва можно было различить при слабом освещении, кроме ближайшей ко мне — «Книга расходов» Дж. Вагнера. Из нее торчал (бывший одной из ее страниц или использовавшийся в качестве закладки, не могу сказать) листок хрустящего пергамента с черновым рисунком, выполненным цветными чернилами, не многим лучше, чем граффити в любом мужском туалете. На той части рисунка, которую я мог видеть, был изображен бородатый мужчина в короне, с высоким скипетром в руке, на котором, посаженные одна на другую, было еще шесть корон. Король стоял на необычном пьедестале, который, подобно цветку, вырастал из виноградной лозы, переплетавшейся над головой короля в виде причудливой решетки. В просветах этой решетки было шесть других голов, прорисованных еще хуже и почти не отличавшихся одна от другой; около каждой была изображена буква алфавита от D до I. Левая часть этой головоносной лозы изгибами уходила в закрытую книгу Джорджа.

Поверх всего этого — груды рукописных творений Мордикея, среди которых было несколько рисунков, выполненных еще небрежнее, чем тот, что я описал.

Если не считать непроизвольных, ничего собой не выражающих поглаживаний кроликов (которые, покончив с кормом, обнюхивали блюдо с пирожными), Мордикей был спокоен, но не переставал с жадностью поглощать кондитерские изделия. Однако после завершающего трапезу куска земляничного торта он снова разговорился, если не сказать — стал маниакально болтливым.

— Достаточно жарко для вас? Конечно, мне следовало бы выключать печь, когда собирается компания, но потом я буду дрожать всем телом. Вам доставит удовольствие взглянуть на гениальное философское яйцо? Без него не может обойтись ни один алхимик. Вы, конечно, можете. Пойдемте, сегодня я торжественно раскрою вам все тайны.

Я последовал за ним к дальнему, отгороженному ширмой углу комнаты, по мере приближения жар увеличивался. Скрывавшаяся за ширмой приземистая кафельная печь нагревала воздух до температуры сауны.

— Вот он! — нараспев проговорил Мордикей. — Ата-нор! — С полки на стене он сиял две тяжелые защитные маски и подал одну из них мне. — Они необходимы, когда открываются эти брачные покои, — объяснил он с бесстрастным выражением лица. — Вы должны снисходительно отнестись к моему атанору: он электрический, что не вполне comme il faut.[46] — (Мордикей произнес это как come — ill — phut[47]) — Не стану отрицать, что это плохо, но так много легче поддерживать жар, который должен быть парящим, варящим, равномерным, неяростным, неуловимым, обволакивающим, воздушным, ограждающим и разлагающим. Мы здесь неотступно следуем традиционным принципам алхимии, но благодаря использованию определенных современных средств я позволил себе некоторые отступления. Теперь, если вы наденете эту маску, я позволю вам заглянуть во чрево матери, как мы, профессионалы, его любовно называем.

Глазные прорези маски были забраны окрашенным стеклом. Надев ее в темной комнате, я стал слепым.

— Eccé,[48] — изрек Мордикей, и верхняя часть кафельной печки с механическим шумом сдвинулась в сторону, обнажив раскаленную полость, внутри которой стоял тускло мерцающий приплюснутый цредмет более полуметра высотой — философское яйцо (или, выражаясь прозаическим языком, реторта). Все это было настолько же интересно, насколько интересен небольшой котелок-жаровня, с которым у этого яйца было большое сходство.

Под закрытым колпаком что-то булькало. Я отвернулся и снял с лица запотевшую маску.

— Огонь логики должен бы быть более призрачным, — сказал я.

— Цель оправдывает средства. Это обязано сработать.

— М-мм, — пробормотал я, направляясь к своему пуфику в другом конце комнаты, где было лишь чуть больше 30°С.

— Это будет работать, — настойчиво сказал он мне вслед.