Мэрион Брэдли - Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

Белтайн. Ну что ж, пожалуй, как христианке и королеве христианского двора, долг велит ей устроить в этот день забавы и пиршества, дабы все подданные ее повеселились, не подвергая опасности свои души. Гвиневера полагала, что Артур объявил по всей стране о том, что на Пятидесятницу затеваются турниры и игрища и победителей ждут награды; так король поступал всякий год с тех пор, как двор перебрался в Камелот; однако в замке наберется достаточно народу, чтобы устроить состязания и в этот день тоже; а в качестве трофея отлично сгодится серебряная чаша. Будут танцы, музыканты сыграют на арфе; а что до женщин, так она предложит ленту в награду той, что спрядет за час больше шерсти или выткет самый большой кусок гобелена; да-да, надо отвлечь народ невинными развлечениями, чтобы никто из ее подданных не жалел о запретных игрищах на Драконьем острове. Королева села на постели и принялась одеваться; нужно пойти поговорить с Кэем, не откладывая.

Но хотя королева хлопотала все утро, не покладая рук, и хотя Артур, когда она рассказала мужу о своей затее, пришел в полный восторг и в свою очередь все утро обсуждал с Кэем награды для лучших мечников и всадников; да, и надо бы еще какой-нибудь трофей подобрать для победителя среди отроков! - однако же Гвенвифар так и не смогла избавиться от грызущего беспокойства. "В этот день древние Боги велят нам чтить плодородие и плодовитость, а я... я по-прежнему бесплодна". И вот, за час до полудня, когда герольды затрубят в трубы, созывая народ на ристалище к началу состязаний, - Гвенвифар отправилась к Моргейне, сама еще не зная, что ей скажет.

Моргейна взяла на себя надзор за красильней, где окрашивали спряденную шерсть, и приглядывала за королевиной пивоварней: она знала, как не дать скиснуть сваренному элю, как перегонять спирт для лекарственных снадобий, как изготовлять из цветочных лепестков духи более тонкие, нежели привозные из-за моря, те, что стоят дороже золота. Кое-кто из обитательниц замка всерьез считал это магией, однако Моргейна уверяла, что нет; просто она изучала свойства растений, цветов и злаков. Любая женщина, твердила Моргейна, способна делать то же самое, ежели не пожалеет сил и времени и ежели руки у нее не крюки.

Гвенвифар отыскала Моргейну в пивоварне: подобрав подол парадного платья и накрыв волосы куском ткани, она принюхивалась к испортившемуся содержимому корчаги.

- Вылейте это, - распорядилась она. - Надо думать, закваска остыла; вот пиво и скисло. Завтра сварим еще; а на сегодня пива хватит, и с избытком, даже на королевин пир, раз уж пришла ей в голову этакая блажь.

- А тебе, значит, пир не в радость, сестрица? - спросила королева.

Моргейна развернулась к вошедшей.

- Не то чтобы, - отвечала она, - однако дивлюсь я, что ты, Гвен, затеяла праздник: я-то полагала, что на Белтайн у нас будет сплошной пост да благочестивые моления, хотя бы того ради, чтобы все видели: ты - не из тех, кто станет веселиться в честь Богини полей и хлебов.

Гвенвифар покраснела; она понятия не имела, потешается ли над нею Моргейна или говорит серьезно.

- Возможно, Господь распорядился, чтобы весь народ веселился в честь прихода лета, а про Богиню и упоминать незачем... ох, сама не знаю, что и думать... а ты - ты веришь, что Богиня дарит жизнь полям и нивам, и утробам овец, телиц и женщин?

- Так учили меня на Авалоне, Гвен. А почему ты спрашиваешь об этом сейчас?

Моргейна сдернула с головы лоскут, которым прикрывала волосы, и Гвенвифар внезапно осознала: да ведь она красива! Моргейна старше Гвенвифар, - ей, надо думать, уже за тридцать; а сама словно ни на день не состарилась с того самого дня, когда Гвен увидела ее в первый раз... не зря все считают ее колдуньей! На ней было платье из тонкой темно-синей шерсти, очень простое и строгое, однако темные волосы перевивали цветные ленты; подхваченные за ушами, шелковистые пряди скреплялись золотой шпилькой. Рядом с Моргейной Гвенвифар ощущала себя сущей наседкой, невзрачной домохозяйкой, даже при том, что она - Верховная королева Британии, а Моргейна - лишь герцогиня, да еще и язычница в придачу.

Моргейна столько всего знает, а сама она ужас до чего невежественна: только и умеет, что написать свое имя да с грехом пополам разбирать Евангелие. А вот Моргейна в книжной премудрости весьма преуспела, читает и пишет, да и в делах хозяйственных тоже сведуща: умеет прясть и ткать, и вышивать шелком, и пряжу красить, и пиво варить; а в придачу еще и в травах и в магии разбирается.

- Сестрица... об этом поминают в шутку... но... но правда ли, что ты знаешь... всевозможные заклинания и заговоры на зачатие? - запинаясь, выговорила Гвенвифар наконец. - Я... я не могу больше так жить: каждая придворная дама провожает взглядом каждый кусок, что я беру в рот, высматривая, не беременна ли я, или примечает, как туго я затягиваю пояс! Моргейна, если ты и в самом деле знаешь такие заговоры, если слухи не врут... сестра моя, заклинаю тебя... не поможешь ли мне своим искусством?

Растроганная, встревоженная, Моргейна коснулась рукою плеча Гвенвифар.

- Да, это правда; на Авалоне говорят, что амулеты могут поспособствовать, если женщина все никак не родит, а должна бы... но, Гвенвифар... - Она замялась, и лицо королевы заполыхало краской стыда. Наконец Моргейна продолжила: - Но я - не Богиня. Может статься, такова ее воля, что у вас с Артуром не будет детей. Ты в самом деле хочешь попытаться изменить замысел Божий заклинаниями и амулетами?

- Даже Христос молился в саду: "Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия..." [Мф 26:39] - исступленно выкрикнула Гвенвифар.

- А еще Он прибавлял: "Впрочем не как Я хочу, но как Ты" [Мф 26:39], напомнила ей Моргейна.

- Дивлюсь я, что ты знаешь такие вещи...

- Гвенвифар, я прожила при дворе Игрейны целых одиннадцать лет и проповедей наслушалась никак не меньше тебя.

- И все же не понимаю я, как может Господь желать того, чтобы по смерти Артура в королевстве вновь воцарился хаос, - воскликнула Гвенвифар, словно со стороны слыша собственный голос: пронзительный, резкий, озлобленный. - Все эти годы я была верна мужу... да, я знаю, что ты мне не веришь; ты небось думаешь так же, как все придворные дамы: дескать, я изменила лорду моему с Ланселетом... но это не так, Моргейна, клянусь тебе, это не так...

- Гвен, Гвен! Я не исповедник тебе! Я тебя ни в чем не обвиняла!

- Но могла бы, кабы захотела; и, сдается мне, ты ревнуешь, отпарировала Гвенвифар в бешенстве и тут же покаянно воскликнула: - Ох, нет! Нет, не хочу я с тобой ссориться, Моргейна, сестра моя, - ох, нет, я же пришла умолять тебя о помощи... - Из глаз ее потоком хлынули слезы. - Я ничего дурного не делала, я всегда была хорошей и верной женой, я вела дом моего супруга и тщилась ни в коем случае не опозорить его двор, я молилась за него, я старалась исполнять волю Божию, ни малую толику не погрешила я против долга, и все же... и все же... за всю мою верность и преданность... ничего я с этой сделки не получила, ройным счетом ничего! Каждая уличная шлюха, каждая распутница из тех, что таскается с солдатскими обозами, они-то щеголяют своими огромными животами, своей плодовитостью, в то время как я... я... ничего у меня нет, ничего... - И Гвенвифар бурно разрыдалась, закрыв лицо руками.