Дэйв Вулвертон - Мой путь в рай
А потом, должно быть, мое тело перекрыло все органы чувств, потому что я потерял сознание. А подсознание наслало ужасные галлюцинации, где образы Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по скалам Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие люди вели нескончаемые и непонятные разговоры.
- Ты видел сеньору Гардосу? - спрашивала моя мать. - Она так растолстела. Какой стыд!
А отец кричал на нее:
- Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!
Я слушал эту болтовню, словно она столь же незначительна, как жужжание пчелы. В пустынном небе, там, где должны быть опаловые воздушные шары, повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то увидел - что-то бежит в вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности, и глаза мои превратились в телескопы. И я ясно увидел двух пустынных владычиц, они спотыкались на красных камнях, передние конечности у них вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я замигал и постарался забыть это зрелище, а они молили:
- Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!
Я узнал голоса - девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут ко мне, у них отрублены руки и груди, и они умоляют: "Анжело! Анжело!" Я отскочил от них, и вокруг все почернело. Спокойным повелительным тоном заговорил Завала. Слышался смех, словно он участвует в вечеринке. Я наклонился вперед, чтобы лучше слышать, но чьи-то руки удержали меня, сжали мне грудь. Я попытался заговорить, но губы обгорели от ветра и солнца. Я понял, что на мне шлем, а разговаривают с помощью микрофонов. Держит меня руками Завала и что-то шепчет мне на ухо. Завала говорит:
- Конечно, при взгляде извне все культуры в равной степени кажутся злыми, но если заглянуть изнутри, увидишь, что большинство апельсинов заражены раком. Поэтому у тебя такое зловонное дыхание. Ты слушаешь людей, запрограммированных социальными инженерами. Но я знавал людей, у которых была заменена хромосома 116 в гене 21755394200001, и у них повышенная сопротивляемость к вирусам посещения. Сунь нож такому в живот, ты, везучий cabron [козел (исп.)], и увидишь, как засияют его глаза.
Я всмотрелся в дымку. Завала меня не держит. На меня смотрит крошечными черными глазками в складках жира улыбающаяся пурпурная морда речного дракона.
Я снова потерял сознание. Надо мной светились два глаза, один синий, другой белый. Это Флако, а злобной идиотской улыбкой ему служит вспышка молнии. Голосом грома он заговорил:
- Hola, Анжело! Где ты был? Мы все ждем тебя здесь в раю, вечеринка сейчас начнется. У разносчиков на ярмарке есть durnos [персики (исп.)] со вкусом бананов и запахом цветов страсти.
- Прости, - сказал я. Не мог понять, где нахожусь. - Я заблудился. Война. Я был очень занят - убивал людей.
- Ха! Это плохо! Вот что случается, когда служишь злому обществу, фыркнул Флако.
Его обвинение врезалось в меня, как скальпель.
- Нет! Я не служил злу! - Но тут же вспомнил свою юношескую клятву дону Хосе Миранде: много раз я клялся служить обществу и завоевать его благодарность. А потом вспомнил, как сообразил, что нахожусь в обществе убийц. И в словах Флако правда. Я слуга злого общества.
- Верховный жрец конгрегации демонов, - сказал Флако. - Не отпирайся. Бесчеловечные социалисты. Годятся только на удобрение сада. Но, ах, у нас durnos твоих любимых сортов. С вкусом банана, с запахом цветов страсти. Какие хочешь?
Он взглядом требовал ответа. Глаза его сверкали. Они проникали в самый центр моего существа.
- Бананы! - закричал я.
- Ха! Ответ неверный!
И я понял, что должен был попросить цветов страсти, страстоцветов, чтобы жизнь моя наполнилась страстью. Даже Завала знал бы верный ответ.
- Прости! - закричал я.
Я смотрел на темную тучу, за ней только что исчезли Роджин и Шинджу. Мы в пустыне, перед нами край каньона.
Рядом со мной Абрайра; опираясь на поручень, она держит меня руками и успокаивает.
- Успокойся, - говорит она, - успокойся. Она снимает свой шлем и надевает мне на голову. Шейное кольцо мне не соответствует, и я слышу пробивающиеся запахи. Ветер бьет словно кулаками, машина дрожит, передо мной над каньоном торчит в небо, как палец, скала высотой метров в пятьдесят. И от этой скалы исходит поток синих и серебристых призрачных фигур, похожих на полоски материи или ветви ивы; они в тишине поднимаются к небу.
Все смотрят на них.
- Вы только поглядите! - благоговейно говорит Мавро. - Видели когда-нибудь подобное?
Слышится шелест песка и камни.
Все просто сидели и молча смотрели, и я наконец понял, что это просто стая биолюминесцирующих oparu no tako, они поднимаются в восходящем термальном потоке над каньоном и еще выше в воздух. Брюхо у них светится голубоватым светом, а тепло их тела мои глаза регистрируют как платиновый блеск. Красная молния ударила в дальний край каньона.
Мавро включил двигатель. И двинул машину по краю пустыни.
Ветер свистел в моем шлеме. Каньон, который мы огибали, как трещина в мире, и мне все время казалось, что мы в нее упадем. Я начал дышать тяжело. Закрыл глаза, постарался блокировать все ощущения. "Думай о чем-нибудь другом, - решил я. - Займи свой мозг". Я попытался представить свой дом в Панаме, добрые времена на ярмарке. Боль стала невыносима. Я застонал.
- Ты не спишь? - спросила Абрайра. Она наклонилась ко мне, чтобы услышать ответ. Микрофон в моем шлеме отключен, поэтому она коснулась передней части шлема, чтобы слышать.
- Si.
- Что случилось? Ты кричал на нас, потом начинал смеяться. Я думаю, это от удара по голове. Но почему ты только сейчас сдал?
- Сенсорная перегрузка, - ответил я. - Экошок. Слишком много чуждых запахов и звуков. Не могу этого выдержать.
- Мы привыкали два года, - сказала Абрайра. - Через шесть месяцев симулятор добавил звуки и запахи.
- Да, так и должно быть. Постепенно привыкать к местности. - Я лег и закрыл глаза. Хотел снять шлем, чтобы потереть виски.
- Что мы можем для тебя сделать? - спросила Абрайра.
- Оберните мне шлем чем-нибудь. Нужно отрезать все звуки и запахи. Это поможет. А потом просто разговаривай со мной, чтобы я отвлекся.
Я услышал шелест ткани, и Абрайра начала оборачивать мне шею.
- Я могу сверху наложить смолистое покрытие и совершенно изолировать тебя, но не знаю, как подействует запах, - сказала она, работая. - О чем ты хочешь поговорить?
- Мне приснился плохой сон, - сказал я. - Покойный друг обвинил в том, что я служу злому обществу.
Абрайра легко рассмеялась.
- Наверно, так и есть. Если правду утверждают социальные инженеры любое общество злое, тогда всякий, кто служит обществу, служит злу.
Она сказала это так легко, что я не поверил, что она понимает мою тревогу.
- Ах! Ах! Но если общество злое, тогда нужно задать вопрос: что есть зло? - Я почувствовал, что выход есть: если я запутаю вопрос в философских аргументах и спорах, то чувство вины, которое грозит поглотить меня, ослабнет.
Перфекто, сидевший у пушки, сказал:
- Нарушение территории другой личности - вот в чем корень всякого зла. Таково простейшее определение зла.
Его слова удивили меня, отчасти потому что микрофон мой был отключен и я думал, что он меня не слышит, а отчасти из-за полной неожиданности его ответа.
Перфекто продолжал:
- Когда человек ворует, он нарушает территорию другого. Когда убивает, нарушает территорию другого. Когда спит с чужой женой, тоже нарушает территорию. Когда клевещет на тебя, лишает тебя доброго имени, которое ты заработал своими поступками. У людей все моральные нормы основаны на территориализме. И всякое зло возникает при нарушении чужой территории.
Ответ Перфекто показался мне совершенно неожиданной концепцией, и я спросил:
- Тогда что же такое добро?
Перфекто ответил:
- Допуск чужого на твою территорию, отказ от собственного территориализма: хорошо раздавать свои деньги бедным. Хорошо отдать одежду нагому. Хорошо приютить бездомных в твоем доме. Добро - это когда ты увеличиваешь чужую территорию, уменьшая свою. Вы, люди, считаете, что добро - это отказ от территориализма.
Я не мог принять такую упрощенную философию. Возможно, Перфекто просто хочет отвлечь меня своим спором. Поэтому ловит меня на приманку своих аргументов. Впрочем, он уже говорил нечто подобное, сказал, что я убивал, защищая свою территорию. Но я не думал, что он выработал целую философскую систему, основанную на территориализме. Я обдумал его слова.
- Мне кажется, что существует добро и зло, не имеющее отношения к территориализму, - сказал я, хотя не мог тогда и не могу сейчас привести пример, не связанный с этой концепцией.
Перфекто немного подумал.
- Нет, территориализм - единственное мерило, с помощью которого вы, люди, определяете добро и зло. Некоторые моральные нормы не имеют отношения к добру и злу, они просто определяют человека как элемент своей культуры, и поэтому вы, люди, иногда воображаете, что добро и зло относительны, что у них нет основы в биологической или духовной реальности. Например, правоверный еврей может счесть другого еврея, отрицающего необходимость обрезания, злым, но за пределами этой культуры все понимают, что принятие обрезания или отказ от него - не вопрос морали. Это просто утверждение своей принадлежности к культуре. Ты носишь именно такую одежду и употребляешь именно такие невербальные средства, просто обозначая свое членство в культуре. Если ты неожиданно станешь одеваться во все черное и подолгу гулять после полуночи, другие члены твоей культуры решат, что ты зол и опасен. Вы, люди, всегда определяли добро и зло исключительно на территориальных инстинктах. Вот что такое добро и зло. Я удивлен, что ты не заметил этого в последние четыре тысячи лет. Я...
