Лента Ососкова - История вторая: Самый маленький офицер

— Учиться жить, — вдруг жёстко сказал Иосиф Кириллович. — И жить не войной. Не вопреки, а ради.

— Учимся, — Заболотин отвернулся и стал глядеть в окно. — Но всё равно спокойно глядеть на этот город я не могу. Я помню, как тут всё было семь лет назад, когда я тут был последний раз…

— Все помнят. Но сейчас следов войны почти не видно. И это хорошо, — возразил Великий Князь. Полковник промолчал, не желая повторять бесконечный разговор. Всё равно он, Заболотин, будет видеть на месте домов развалины, стоит ему закрыть глаза. А что видят остальные — ему не важно. Разве что… Сиф…

Но он не знает этого города. И слава Богу.

… В гостинице было пустынно, и свет горел только по коридорам. Великий Князь со своим сопровождением тихо поднялся в номер, достал из мини-бара запасенные заранее две бутылки дорогого вина, с полки — шесть бокалов и поинтересовался у Сифа с улыбкой:

— Ты как, пьющий?

— Спаиваемый, — ухмыльнулся мальчик, старательно делая вид, что не замечает зверского взгляда полковника. Краюхины тихо фыркнули смехом и принялись убеждать князя, что они-де, уж точно непьющие, потому как при исполнении долга и вообще. Даже волшебная формула «Ради праздника» не сработала.

— А ради нашего дорогого полковника? — не унимался князь, которого происходящее искренне забавляло.

— Вашбродь, ну хоть вы-то нам запретите! — взмолился один из Краюх. Заболотин милостиво согласился запретить, и бывшие снайперы возликовали, тщательно пряча грустные взгляды, изредка бросаемые на бутылку. Чтобы достичь некоторого единства среди бокалов, Великий Князь использовал старый проверенный способ: вместо вина своим телохранителям налили виноградный сок. Цвет напитка почти ничем не отличался.

Когда все расселись, кто где — за столом, на диване, в креслах у балкона, Великий Князь поднялся с бокалом в руке, поглядел на настенные часы и сказал:

— На поздравительный тост у меня времени всего чуть-чуть, поскольку скоро надо будет поздравлять уже с прошедшим. Поэтому скажу совсем немного: именины — это не просто день имени. Это День Ангела. Ваш ангел — сам Георгий Победоносец, и, думаю, он во все глаза приглядывает за вами — ведь вы до сих пор целы вопреки всей вашей жизни. Так путь он бережёт вас и впредь столь же надёжно, а вы, Георгий Никитович, не создавайте ему дополнительной работки… — Иосиф Кириллович взглянул на часы снова и закончил с улыбкой: — Вот, ровнёхонько. С Днем Ангела вас!

— Наличие работы от меня не всегда зависит, — усмехнулся Заболотин в ответ. — А вообще, это событие века: меня так редко зовут по имени… — он подмигнул Сифу, сидящему рядом. Мальчик немедленно возмутился, разглядывая свой неполный бокал:

— А я-то тут причем, ваше высокородие!

Звон бокалов потонул в хохоте, присоединилась к нему даже Алёна, чувствующая до этого момента себя слегка не на месте. Сиф, ничуть не обидевшийся на такую реакцию, сам смеялся от души.

— Вашбродь… В смысле, Георгий Никитич, — начал и тут же поправился со смехом один из Краюхиных, — давайте и мы вам что-нибудь скажем.

— Говори, говори, считай, что мы говорим в унисон, и поэтому всем слышится только один голос, — поддакнул его брат.

— В общем, вы и шесть лет назад были таким же: там с улыбкой, тут серьёзно — по ситуации, — но всегда там, где больше всего требуетесь, и с приказами, которые нам всем, наверное, жизнь кучу раз спасли. Для остатков всего нашего батальона вы, вашбродь, — всегда останетесь нашей курицей-наседкой, которая о нас бережно заботилась, как бы вам самим плохо ни было.

— Да что за эпитафия! — не выдержал Сиф, вскакивая. — Ваше высокородие, вы — это просто вы. И желать вам ничего не надо: и так вы — это вы, и вы не поменяетесь. Просто будьте и дальше самим собой — а остальное всё приложится, — он опустил глаза и снова сел, в глубине души боясь, что ляпнул какую-то глупость.

— Буду, Сиф, — полковник дотянулся и привычным жестом взъерошил ему волосы. — Спасибо всем за дифирамбы и пожелания. Учту, но исполнить не обещаюсь, мало ли, что случится. Святой Георгий со мной вряд ли заскучает!

Вновь зазвенели бокалы, и вдруг Алёна обнаружила, что все глядят на неё. Она смутилась и поняла, что тоже надо что-то сказать.

— Я вас почти не знаю, — тихо призналась она. — И что желать, поэтому плохо представляю. Но мне кажется, вам надо просто… пожелать, чтобы у вас всегда был дом, куда можно вернуться после всех этих ваших приключений, и люди, к которым вы вернётесь в этот дом. Это нужно каждому — возвращаться.

И не дожидаясь ответа, она вскочила и вышла на балкон, дверь на который была по причине по-летнему тёплой погоды открыта.

— А Алёна действительно пожелала самого важного, — вздохнул Князь, провожая своего шофёра задумчивым взглядом.

Через некоторое время встал и Сиф — и тоже вышел на балкон. Ему хотелось тихо исчезнуть из комнаты, где остальные разговаривали на слишком болезненную для него тему.

— Тоже любишь свежий воздух? — окликнула его Алёна, облокачиваясь о перила и глядя вниз, на стоянку, где машины попеременно подмигивали огоньками сигнализаций.

— Именно, — согласился Сиф, вставая рядом, и тоже поглядел вниз. — Знаешь, спасибо за вальс.

— Да ладно тебе! — Алёна быстро взглянула на офицерика и тут же вновь уткнулась взглядом в стоянку. — Это тебе спасибо надо говорить за него. Я же даже не умела.

— Зато теперь умеешь, — возразил Сиф. — Так что заслугу делим поровну.

Они помолчали ещё какое-то время, и вдруг Сиф взял руки Алёны, одну положил себе на плечо, другую вместе со своей отвёл в сторону, приобнял девушку и повлёк куда-то в сторону со словами:

— Может, ещё раз?

— Считай, — улыбнулась Алёна, радуясь, что балкон большой, хоть сильно мешались столик со стульями.

— Раз, два, три, раз, два, три, — словно метроном начал Сиф, сразу же закручивая Алёну в повороте, поскольку с местом всё же надо было поступать экономно.

Это был третий вальс, на пяточке в четыре шага, и он вышел совсем другим, чем оба предыдущих. Было то же волшебство танца, но на этот раз, уже привыкнув, Сиф и Алёна не мешались друг у друга под ногами, хотя места было — пяточек в четыре шага, и не боялись опозориться, ведь никого, кроме них, на балконе не было. Они просто танцевали, почти переступая на месте, и думали — каждый о своём. Сиф негромко считал, и это вполне заменяло им торжественную оркестровую музыку. Говорить не хотелось, поэтому они просто молчали и глядели, иногда — друг на друга, а чаще на руки. В комнате слышались то решительный голос Заболотина, то мягкий, с улыбкой — Иосифа Кирилловича, то почти одинаковые голоса близнецов-Краюхиных. Всё это не мешало воцариться на балконе тишине.