Виктор Колюжняк - Сентименталь

После того как стороны, так и не придя к единому мнению, рассыпались в любезностях, мы остались вдвоем. И больше хозяева нас не посещали, за исключением печального дня прощания, которым закончилось наше пребывание в Багдаде в будущем.

— Все же, восточный этикет порой бывает несколько утомителен, — заметил Клаус фон Дирк. Я посмотрел внимательно на него, а он в ответ рассмеялся. — Не забивай себе голову словами, которые говорили Аль-Газир и Абдулла. Мальчик родился слабым, а я помог его выходить, после чего меня стали считать едва ли не чудотворцем.

Я кивнул, заметив, однако, что за последние дни уже второй раз сталкиваюсь с подобным явлением. По всему выходило, что Клаус фон Дирк принижает свое умение врачевать.

Первые дни нашего пребывания в Багдаде, я был предоставлен сам себе. Господин вставал рано и уходил к своим многочисленным знакомым. Мне же он велел осматриваться и привыкать.

— Я хочу, чтобы ты свыкся, с этим миром, Ганс. К тому же, ты должен понимать и принимать его реалии, — сказал он мне в первый день перед уходом.

Как мог, я старался выполнить его наказ, однако сердце неизменно приводило меня к заветному дому, в котором поселился герр Дифенбах. Агнетт, если была свободна, выходила ко мне, и мы прогуливались по соседним улочкам. Прогулки были коротки — фрейлейн Эльза чувствовала себя ужасно одинокой в этом чужом мире, а потому Агнетт не желала оставлять госпожу надолго. Герр Дифенбах вскоре собирался отправиться обратно, вопреки первоначальным намерениям задержаться до свадьбы. Он уверял, что в том его принуждают дела, но Агнетт считала, что таким образом герр Дифенбах хочет, чтобы дочь свыклась с обществом будущего мужа. Фрейлейн Эльза же относилась к герру Кноппу, как я уже говорил, с холодной отстраненностью. Понятное дело, что его общество не приносило ей радости.

— Я очень боюсь за нее, — призналась мне как-то Агнетт. — Она сама не своя с тех пор, как мы приехали. Постоянно сидит у окна и смотрит. Иногда плачет. Она не любит молодого господина, а тот, вместо того, чтобы попытаться завоевать внимание, пропадает на службе. Решил, что раз согласие отца получено, то и делать ничего не надо.

Мне в тот момент было приятно думать, что мы с Агнетт, не обременены подобными условностями. Да, мы оба были слугами, но не собственностью. В любой момент могли взять расчет и уйти. Конечно, ни я, ни Агнетт не собирались оставлять Клауса фон Дирка и фрейлейн Эльзу — они слишком нуждались в нас. Однако сама возможность этого все же приятно грела сердце в минуты подобных разговоров. Меня изрядно занимала тема нашего с Агнетт будущего. Мы почти не разговаривали о нем, но однажды выяснили, что наши представления схожи.

Купим лавку. Не очень большую, такую, чтобы в ней могли работать мы вдвоем. Она непременно будет на первом этаже двухэтажного домика, а на втором будем жить мы и наши дети. Чуть позже, когда состаримся, они будут помогать вести хозяйство и заботиться о нас. Это простая и незатейливая мечта особенно живо представлялась посреди чужого города, который был красивым и величественным, но мы никак не могли отделаться от ощущения, что это все ненадолго. Наше место было не здесь, и мы оба знали это. Возможность же находиться рядом возвращала давно забытое чувство дома.

После таких встреч я с наслаждением бродил по улицам Багдада, и тут и там находя что-нибудь напоминающее знакомые пейзажи. Я стал пленником ностальгии, но ничуть этого не страшился, а наоборот упивался ею.

Одну из наших встреч с Агнетт стоит упомянуть особо. В тот день я не придал значения ее словам, однако чуть позже оказалось, что это событие играет немаловажную роль.

— Он приходил сегодня. Я знаю, — выпалила Агнетт, едва только мы с ней вышли на улицу.

— Кто приходил? — удивился я такому пылкому проявлению чувств, да еще и обращенных к чужому мужчине.

— Он, — еще раз многозначительно выделила она это слово. — Теперь фрейлейн не плачет.

Я лишь мысленно пожал плечами, но порадовался, что Агнетт будет меньше беспокоиться за свою госпожу. И правда, в тот день она была чрезвычайно мила и постоянно улыбалась загадочно. А под конец Агнетт прошептала мне на ухо:

— Они похожи на нас. Только им еще хуже. Им не позволяют быть вместе.

Над этими словами мне оставалось думать совсем недолго. Линии наших жизней были тесно переплетены. И, вдобавок, линии жизни фрейлейн Эльзы и Клауса фон Дирка оказались переплетены тоже.

Вечером хозяин выглядел очень радостным. Это было необычно, поскольку в последнее время чаще на лице его царила угрюмая задумчивость. Я не спрашивал, но мне казалось, что поиски идут не так, как он планировал.

— Скажи кухарке, чтобы назавтра приготовила хороший обед, — приказал он. — Нас посетят гости.

Я ответил, что непременно исполню поручение, но кого нам следует ждать и сколько их будет?

— Их будет двое, — господин улыбнулся. — Завтра нас навестят Хасим и Керим Руфди. Сегодня утром они вернулись в город, и мне посчастливилось повстречать их.

— Хорошо, господин.

Я кивнул и отправился на кухню, чтобы отдать распоряжения, а по пути вдруг вспомнил сегодняшние слова Агнетт. «Он приходил. Она больше не плачет», — вот как она сказала. Ну разумеется! Фрейлейн Эльза переживала за Керима Руфди, а теперь, когда увидела, что с ним все хорошо, то ее настроение сразу улучшилось.

Но вряд ли то была дружеская забота. «Они похожи на нас», — вот что еще сказала Агнетт. Значит, между ними тоже есть чувство. И если сейчас такое выглядит весьма неподобающе, то после брака подобное станет предрассудительным. В чужой стране, с иноверцем, за спиной законного мужа — в случае огласки дело вряд ли ограничится одним лишь скандалом.

«Однако, Ганс, это не твоя забота», — поспешил успокоить я себя. В первую очередь я переживал за Агнетт. Что будет с ней, если все вскроется, и станет известно, что она знала и молчала?

Как показали дальнейшие события, жизнь куда более изобретательна, чем я мог себе представить.

На следующий день, как и говорил Клаус фон Дирк, нас посетили братья Руфди. Оба держались уверенно и спокойно, однако мне удалось уловить в глазах Керима тот странный блеск и рассеянность, которую, без сомнения, господин порой видел во мне самом. Это были следы любви, тщательно сберегаемые и охраняемые. Не нужно было уметь читать чужие души, подобно моему хозяину, чтобы разобраться в этом.

После немногочисленных слов приветствий и благодарности — видимо общение с европейцами приучило братьев к сдержанности — Хасим Руфди подал Клаусу фон Дирку резной ларец.