Алексей Ефимов - На землях рассвета

Лэйми медленно шел между полок, словно ребенок по берегу моря. Многие книги он уже прочел, но содержание большинства было ему все еще совершенно незнакомо. Многообразие Вторичного Мира было невозможно исчерпать — новые истории появлялись в количестве несравненно большем, чем Лэйми успевал прочесть. Бессознательно он отбирал больше всего соответствующие его собственным мечтам и внутреннему миру, но даже их оказалось больше, чем он мог объять, так как мышление всех, кто оказался за Зеркалом Мира, было в чем-то сходным…

Многоподробный мир, рождавшийся в их воображении, был миром почти бесконечным (во всяком случае, — не имеющим четких границ), миром сумрачным, с вечной зеленоватой зарей, похожей на туманность, миром громадных черных деревьев и глубоких оврагов, миром заброшенных развалин, миром, в котором герои его историй (все, по странному стечению обстоятельств — молодые, симпатичные и почему-то едва одетые) брели по пустынным и неприветливым землям, то убегая от опасности, то в поисках того, что могло принести им счастье — из одной истории в другую, меняя по дороге своих создателей. Самые лучшие истории в Библиотеке были плодом коллективного творчества — ведь у кого-то лучше получаются страшные сцены, у кого-то — смешные. Вместе они отлично дополняли друг друга.

Лэйми знал, что в другом зале, на верхнем, шестом этаже Библиотеки есть множество карт Вторичного Мира, тоже очень подробно и тщательно исполненных. Самые большие занимали по четыре квадратных метра, и по ним приходилось чуть ли не ползать, изучая придуманные земли. Лэйми, впрочем, казалось, что Вторичный Мир на самом деле где-то есть, и они не выдумывают его, а просто как бы вспоминают. Это было приятно, ведь тогда оставалась надежда когда-нибудь оказаться там и пройти по его путям вместе с теми, кто так ему нравился…

Он очень любил изучать эти карты, бесконечные сочетания воды, гор и равнин, тысячи миль, умещавшихся под его ладонью, прослеживая по ним пути любимых им героев и представляя, куда еще они могут забрести.

Еще более интересными были попытки сложить из всех этих карт что-то единое, и даже не совсем безнадежные. Насколько он теперь понимал, Вторичный Мир был не планетой, а плоскостью, протяженность которой превосходила всякое воображение, миром вечной осени, многочисленные культуры которого давно обратились в развалины. И по ней на восток, к свету, сиявшему откуда-то из бесконечности, двигалась группа любимейших его героев — настолько любимых, что он не решался сам чем-либо дополнить их историю, собирая отдельные ее части, словно жемчужины. Они забрались на восток уже гораздо дальше всех остальных обитателей Вторичного Мира, и Лэйми следил за их путешествием с самого начала, от истока — на протяжении уже восьми с половиной тысяч страниц…

Эта история не была самой длинной. Другая, о путешествии девушки, идущей на юг, которая нравилась ему только чуть меньше, занимала тринадцать тысяч страниц и еще не была закончена. Еще одна, более странная и сложная, чем все остальные, история Одинокого Города, занимала то ли тридцать, то ли сорок тысяч страниц — во всяком случае, он до сих пор был где-то на ее середине, и продвижение по ней занимало его сейчас больше всего…

Так и не найдя ничего интересного, Лэйми добрался до стоявшего возле громадного окна столика и низкого кресла — любимого его уголка, в котором читаемые им истории глубоко переживались им. За окном бледный свет Зеркала Мира падал на могучую колоннаду древесных стволов. Здесь Лэйми сел, глубоко задумавшись.

Вторичный Мир был интересен ему, но наиболее важным было его собственное прошлое — сейчас оно уже казалось ему странным и неправдоподобным, ведь с тех пор прошло больше двухсот лет и многие эпизоды стирались или сливались с иными, рожденными его воображением. Его память не могла вместить их все, хотя Зеркало Мира защищало всё, что в нем оказалось — не только извне, но и изнутри, чего, похоже, не ожидали его создатели. Все обитатели города ели, пили и дышали только по привычке. При желании они могли обходиться без всего этого, сколько хотели. Болезни и смерть были забыты. Убийство стало невозможно. Лэйми как-то раз — просто любопытства ради — спрыгнул с крыши двенадцатиэтажного дома — и отделался только разодранными штанами, хотя бетон под ним раздробился в щебень. При ударе он, правда, ненадолго потерял сознание, и ощущения были не настолько приятные, чтобы ему захотелось повторить опыт. Живая материя под Зеркалом Мира была неразрушима; мертвая снашивалась гораздо медленнее, хотя почему так — никто не знал. В общем, это было очень хорошо; любовью Лэйми мог заниматься сколько угодно, но дети под Зеркалом уже не рождались. И еще одно, самое неприятное…

Когда его включили, под ним выжили только дети — то ли до четырех, то ли до шести лет; точно Лэйми не помнил. Росли они совершенно как обычно, но, достигнув совершеннолетия, не начинали стареть. Зеркало что-то меняло на молекулярном, а может, и на атомарном уровне их тел. Те, чей организм еще только начинал развиваться, смогли к этому приспособится, а остальные…

Рано или поздно, в зависимости от возраста, но неизбежно, они как-то скучнели, становились вялыми и малоподвижными, потом погружались в сон, во сне цепенели и умирали. А может, и не умирали. Их тела словно каменели, и с ними ничего нельзя было сделать. Разложение их не брало и, может, при отключении Зеркала они могли ожить. Вот только никто не имел ни возможности, ни даже желания его отключать — никто ведь не знал, что станет с ними, приспособленными к жизни под Зеркалом, если оно вдруг исчезнет. И, главное, каким окажется тот, внешний мир…

Все здесь знали, что Зеркало было построено затем, чтобы спасти остатки их народа от безмерно страшного Нашествия Мроо — именно поэтому под ним оказалось так много детей. Весь остальной мир перед его включением был разрушен падением одной из малых лун Джангра — защитники планеты прибегли к этому чудовищному средству, как к последнему. Хотя никто не знал, что стало с Мроо за эти двести лет — сгинули ли они в многолетней зиме или, напротив, превратили мир в нечто невообразимо чудовищное — жители мира посвятили Вторжению множество книг. Они заполняли весь первый этаж Библиотеки, но сейчас туда уже мало кто заходил — Вторичный Мир был все же более привлекателен.

Лэйми тоже не любил бывать там — даже в атмосфере этого помещения ему чудилось порой нечто мрачное. В основном, там были истории «со щупальцами», как говорил Охэйо, то есть страшилки с монстрами, безо всяких стилистических изысков — бесконечные «я пошел», «она сказала»… Иди речь о вещах обыденных, читать все это было бы невыносимо скучно. Но там говорилось о вещах, которых в этом мире нет и безыскусность авторов придавала их творениям страшную достоверность — словно самый обычный человек пытался рассказать о том, что описать невозможно — о несказанном. Впрочем, чтобы снять с полки «Приключения Изгнанника», достаточно было протянуть руку. Принц Охэйо, — младший сын последнего Императора, — говорил ему, что путешествия во времени невозможны и Лэйми понимал, что это правда. Но эта, самая первая из всех записанных им историй, почему-то нравилась ему гораздо больше остальных. Может быть, потому, что она явилась ему в Круге Снов, в самом сердце их мира, и он не придумывал, а просто прожил ее…