Эрнст Бутин - Лицом к лицу

Владька подрулил к символическим — две бетонные стелы — воротам, попетлял по асфальтовым дорожкам и остановил машину перед приземистым кубическим зданием с ажурной чашей антенны наверху.

— Узнаешь место? — он выключил двигатель, дернул рукоятку тормоза. — Именно здесь вы когда-то жили.

— Обрадовал! — раздраженно проворчал Юрий Иванович осевшим голосом. Отстегнул ремень, выбрался наружу.

Осмотрелся, Прочитал сверкающую — золотом по черному — табличку: «Староновская лаборатория института физики полей АН СССР».

— Солидная контора, — хмыкнул неуважительно. — И ради нее сломали наш дом?

— Нет, почему же. Мы ни при чем. Когда тут стали все сносить, я настоял, чтобы нам выделили непременно этот участок, — Владька с деловитой заботливостью поглядел по сторонам.

— Безграмотно написано, — с удовольствием заметил Юрий Иванович. — Что имеется в виду, сельхозполей академии наук? Почему тогда не физика лугов? Или пашен, например?

— Ага, — рассеянно согласился приятель. — А помнишь, у вас здесь цветы росли? — показал на асфальтовую площадку, где остановились «Жигули». — Пахли по вечерам — с ума сойти' можно. Я своему завхозу все время говорю, чтобы посадил. Не слушается, фыркает… А на этом месте у вас сарай был, летом ты в нем спал, — повел рукой в сторону светлого длинного здания, состоящего, казалось, из сплошных окон. — Сейчас тут сотрудники живут, а мы в том сарае когда-то однажды всю ночь в «дурачка» проиграли. Помнишь?

Юрий Иванович не помнил этого,

— М-да, — он глубоко всунул руки в карманы пиджака, повернулся на каблуках. — Все чужое. Все… Школа-то хоть цела?

— Цела, — Владька тронул его за плечо. — Пойдем. Надо выспаться. У меня в семь эксперимент.

— Ты ступай, а я попозже, — Юрий Иванович достал сигареты, закурил. Присел на спинку скамейки, сделанной из половины расколотого вдоль бревна. — Только покажи, в какое окно постучать. Или у вас там дежурят? — выпустил струйку дыма в сторону жилого корпуса.

— Тогда и я не пойду. С тобой останусь, — Владька тоже всунул руки в карманы, сел на скамейку, вытянул ноги.

— Это еще зачем? — вяло и снисходительно поинтересовался Юрий Иванович. — Я — понятно. Приехал на родное пепелище, хочу поразмышлять, повспоминать. Может, я сентиментальный, — он усмехнулся. — Вот докурю, пойду шляться по городу, слезы из себя выжимать.

— А я не пущу, — серьезно ответил Владька. — Или с тобой пойду.

— Не выдумывай. Спать я не хочу, а тебе надо. Эксперимент-то важный?

— Важный.

— Вот видишь. Иди отдыхай, — Юрий Иванович встал, бросил окурок в урну, направился было прочь, но Владька вскочил, вцепился ему в рукав.

— Да что с тобой? — возмутился Юрий Иванович и рассвирепел. — Я один побыть хочу. Понял? Один! Неужели ты такой бестолковый?!

— Хорошо. Будь по-твоему, — приятель нехотя разжал пальцы. — Но дай слово, что ты без меня не поедешь… к морю.

— Однако манеры у вас, профессоров, — покрутил головой Юрий Иванович. — Никогда, никому, никаких слов не давал и не собираюсь!

— Что ж… В таком случае, прошу только об одном: вернись, пожалуйста, к семи, — взгляд профессора стал требовательным.

— А как я узнаю время? — Юрий Иванович, слегка сдвинув рукав к локтю, насмешливо сунул руку под нос приятелю.

— Возьми, — тот снял свои часы, быстро защелкнул металлический браслет на запястье Юрия Ивановича. Точно наручники клацнули. — Обязательно вернись до семи. По многим причинам эксперимент можно провести только в это время, поэтому отменить его никак нельзя.

— Ну-у, меня ваши физические проблемы не волнуют, — Юрий Иванович подчеркнуто пренебрежительно поморщился, опять сунул руки в карманы, качнулся с пяток на носки.

— Зато меня волнуют, — сухо и деловито отрезал Владька. — Очень волнуют. Поэтому не подведи, будь другом. Времени, чтобы повспоминать, у тебя достаточно.

— Ладно, договорились. Спи спокойно, — Юрий Иванович не спеша, вразвалку отошел. Обернулся, взмахнул бодренько рукой. — Удачной аннигиляции, профессор!

Владька переполошился, даже ладошкой слабо, как от нечистой силы, отмахнулся.

— Покаркай еще! — выкрикнул возмущенно. — Ты хоть знаешь, что это такое?!

Юрий Иванович захохотал и свернул за угол лаборатории. Часы и браслет прохладным тяжелым ободком давили на кисть руки; Юрий Иванович машинально глянул на циферблат; не вдумываясь, который час, понаблюдал, как выскакивают секунды на электронном табло. «Надо будет вернуться вовремя. Очень уж дорогой товарищ Борзенков просит». Не хотелось уходить из жизни с сознанием, что подвел последнего приятеля.

Юрий Иванович с мучительной остротой понял, как непоправимо одинок, поэтому неприятно было думать, что Владька хоть и помянет когда-нибудь, при случае, Бодрова, не нарушая традиций, добрым словом, но про себя добавит, что подложил ему свинью этот самый Бодров в день ответственного эксперимента. «Хотя, зачем я ему?» Юрий Иванович решил было пригрустнуть, представив, как поедет в Крым, чтобы холить и лелеять мысли о своем скором конце, но вызвать нужный настрой не удалось — в груди уже сладко ныло, уже складывались в улыбку губы, потому что десять лет то вприпрыжку, то понуро, то важно ходил Юрка, потом Юрий Бодров этой дорогой в школу.

Обогнув длинный барак, в котором прежде был детский сад, Юрий Иванович почувствовал, что улыбка стала еще шире — увидел школьный стадион: так же белели стойки футбольных ворот, на том же месте была яма для прыжков и высокая П-образная конструкция, на которой висели канаты, гимнастические кольца, шест. Но около школы Юрий Иванович чуть не сплюнул, увидев приземистый крупнопанельный пристрой. Однако тут же успокоился и даже немного позавидовал нынешним ученикам — догадался, что перед ним спортзал. Хороший, судя по всему. А им-то, школьникам прошлого, приходилось заниматься в бывшем актовом зале гимназии. Правда, грех жаловаться, довольны были, даже в волейбол и баскетбол там играли.

— Ах ты, старенькая альма-матер, — Юрий Иванович потрогал шершавые, пористые кирпичи школы.

Обошел здание кругом, отыскал взглядом место, где угадывались окна его класса, крайние справа на втором этаже. Закурил, сел на прохладный мрамор парадного крыльца, прислушался к тишине и, подняв голову, засмотрелся на высокий, словно отлитый из густо-синего стекла, свод неба. На его фоне ровно и чисто светились объемные, если присмотреться, крупинки звезд в немыслимом отдалении, а за ними чувствовалась, подозревалась вовсе уж невообразимая даль.

— Две вещи наполняют меня все большим удивлением: это звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас, — поэтически-манерно взметнув руку, продекламировал, слегка подвывая, Юрий Иванович и вспомнил, как поразился, впервые услышав эти слова.