Александр ЩЁГОЛЕВ - ОТРАВА С ПРИВКУСОМ ДЗЕН

   Очень кстати мимо ехала «Скорая помощь». Я проголосовал, и машина притормозила. Двух минут объяснения и пятисотенной бумажки хватило врачу, чтобы решить: «Берем». Куда везете, поинтересовался я. Куда? В дежурную больницу, в «Волошинскую»…

   Очередной удар! Черт, говорю, сдается мне, эта больница пользуется дурной репутацией. Есть такие больницы, в которые лучше не ложиться, даже если выбора у вас нет. Что вы на этот счет думаете, спросил я у командира белых халатов. «Этика врача, – поморщился он, – не позволяет обсуждать с пациентами подобные вещи…» Лучше бы он помочился на меня, сортир на курьих ножках, не так противно было бы. Ох уж эта их «этика врача»! Своих близких, небось, не спровадит в гнилой барак, где заправляют грубые и ко всему безразличные мясники. А мы для таких чистюль кто? «Пациенты», никто… Может, лучше в одну из больниц скорой помощи, подаю я голос. На Костюшко, на Вавилова? Или, например, в Институт скорой помощи на Бухарестской? Да что вы так волнуетесь, зевнул врач, дезинтоксикационные мероприятия везде одинаковы… и капельницы везде одинаковы… вот что, друг, кричу я водителю, тормозни-ка ты здесь, возле Консерватории!

   Они все посмотрели на меня, как на дебила, однако возражать не стали. И пятисотенную, разумеется, возвращать не подумали, выгружая капризного пациента обратно на тротуар.

   Просто неподалеку от этой красивой старинной площади, которую я приметил сквозь окна автофургона, жил не кто иной, как Витя Неживой…

   Собственно, я бы ничего не имел против «Волошинской», если бы не два обстоятельства. Первое: невидимые подонки, кто бы они ни были, найдут меня в этой больнице на счет «раз». Вполне возможно, увы, что никакая другая больница мне не подходила по той же причине. Не найдут на счет «раз», найдут на «два» или «три». Найдут! Эта удивительно ясная мысль при упоминании об «этике врача» мгновенно пришла мне в голову… И второе. Именно в «Волошинской» трудилась редчайшая из женщин, звали которую по-восточному изысканно – Идея Шакировна.

   Твоя жена, Щюрик. Та самая, которую ты называешь попросту Идой.

   Что за Шакир дал своей дочери имя «Идея»? Взглянуть бы этому чудаку в глаза…

   И вспомнилось мне, как упомянул ты вскользь на учительской конференции, что твоя Ида как раз сегодня ночью дежурит. Работала она старшей медсестрой приемного покоя больницы. Очень уж не хотелось мне представать перед ней в этаком разобранном виде. Перед кем угодно, только не перед ней. Вот почему я спрыгнул, можно сказать, с подножки разогнавшегося экспресса. Тем более, к тому моменту мне опять ощутимо полегчало – кто ж знал, что временно…

   Брошенный один в ночи, я думал о твоей жене, Щюрик, и естественным образом вспомнил о тебе самом. Я вспомнил странную твою шутку с конфетой, я вспомнил, что за истекшие сутки моего голодания ничего кроме этой мятно-ментоловой дряни в рот не брал, а также я подумал о том, что убойный освежающий эффект, производимый твоим угощением, как нельзя лучше помогает спрятать любой посторонний привкус… И едва не поплывшая картина мира вдруг обрела точку Равновесия.

   Да что за чушь, рассердился я сам на себя. Да зачем Щюрику было меня травить? Что за шекспировские страсти, в которых нет главного – мотива?

   Отсутствие дороги – это бесконечное количество дорог, такова тайная мудрость жизни. Если смысл тебе не виден, значит, ты слишком высок для него. Наклонись…

   Я наклонился и увидел смысл.

   Неужели такое возможно, опять не поверил я себе. Я себе не поверил, черт меня побери! Но если я сам себе не верю, кто же мне поверит? Как поделиться с людьми кошмарной догадкой?

   Лишь одно не вызывало теперь сомнений. Загадочные «они» преследовавшие меня, не существовали! Наваждение растаяло. Стремительно раскрутившийся заговор, страх собственного дома – все это было помрачением мозгов, вызванным интоксикацией. Неведомый яд резвился в моих жилах, рождая бред преследования…

   Я обнял водосточную трубу и стоял так вечность. Да, мне удалось справиться с психозом, отыскав настоящее решение задачи. Но получил ли я облегчение?

   Один страх сменился другим.

   3. Коан о бесстрашном коте, прогнавшем мудрую собаку

   – Клочков, – шелестит пленник губами.

   – Я.

   – Может, ты унесешь куда-нибудь дохлого кота? Воняет же.

   – Вы ощущаете запахи? Лично я – уже нет.

   – Хорошо, будем нюхать. В чем я должен тебе признаться, Клочков?

   Храбрится, герой… Ну что ж. Загибаем пальцы.

   – На вопросы «кто» и «как» мы знаем ответ. Остается «зачем». Мотивы, господа отравители. Ваши мотивы весьма любопытны публике.

   – Да с чего, с чего ты взял, что это я!.. – опять входит Щюрик в штопор. – С чего ты вообще взял, что тебя… ну, это…

   – Есть аксиома и есть теоремы, – говорю я. – Мы занимаемся теоремами. Значит, признаваться ты не хочешь?

   – В чем?

   – Отлично. – Я встаю и приношу в комнату телефон. – Сейчас ты исполнишь один звонок.

   – Кому?

   – Видишь ли, я приготовил тебе подарок. Уверен, ты мечтал об этом все последние годы. Надеюсь, в знак благодарности твой трусливый язык, наконец, развяжется. Сейчас мы наберем телефонный номер…

   – Что ты опять задумал? – трясется он.

   Я его понимаю: неизвестность ломает и не таких картонных солдат. Я продолжаю интриговать – пока есть кураж, пока злая воля вновь не скрутила мое тело, пока не сделан последний шаг…

   Номер набран.

   – Доброе утро, – говорю я. – Это квартира профессора Русских? ( Глаза у Щюрика вдруг стекленеют – как у вытащенного из воды сома. ) Вас беспокоит Барский, муж Идеи Шакировны… – после чего быстро подношу трубку к уху нашего героя.

   – Вызовите милицию! – жалко кричит он.

   В трубке – короткое кваканье, затем – гудки.

   – И что сказали? – интересуюсь.

   Щюрик отвечает не сразу.

   – Сказали, идиотская шутка.

   – И правильно! В семье траур, а ты к ним со своей ерундой.

   Снова набираю номер.

   – Вторая попытка. Просто позови профессора, – предупреждаю я. – Давай без срывов, иначе мы никогда не дойдем до сути.

   – Андрея Гавриловича, пожалуйста, – вымученно произносит он.

   Пауза длится и длится. Я наслаждаюсь моментом…

   – Что?! – ужасается Барский. – Когда?!

   Разговор окончен. Я отнимаю телефон от его плоского, бесформенного уха. Он стоит неподвижно, как манекен, словно забыв, где он и с кем он.

   – Русских убили, – сообщает он непонятно кому. – Сегодня рано утром.