Исай Лукодьянов - На перекрестках времени

В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию.

– Мы летим в Париж? – спросил я.

– Да, летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, – сказал Андрей. – Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год?

Рыжов или, как они его называют, Жан-Жак не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал.

Мне вдруг пришла в голову интересная мысль.

– Ребята, вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре?

– Да, – ответил Андрей. – Мы хотим и мы сделаем это.

– Понимаете, ребята, – продолжал я, – до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой…

Они оба воззрились на меня.

– Дальше что? – сказал Андрей.

– И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в Древнюю Грецию, в то время когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы…

– Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, – сказал Андрей. Тысяча девятьсот одиннадцатый год – это шестьсот тысяч часов назад. А твоя Древняя Греция… В каком веке, кстати, создали Нику?

– Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры.

– Ну, это будет… – Он задумался.

– Примерно двадцать миллионов часов назад, – сказал Виктор. – Да, это мысль. Совместить нашу Нику с той… Вернее, с самой собой, первозданной…

Я горячо его поддержал, может, даже с излишней горячностью, потому что Виктор поморщился.

– Что у тебя на счетчике хронэргии? – спросил он у Андрея. – Вытянем двадцать миллионов?

– Попробуем. Уж больно интересно: доставить в Лувр целенькую Нику. Ну что, Виктор, поехали в Древнюю Грецию?

– Была не была, – отозвался тот.

Вдруг Жан-Жак открыл глаза.

– Позвольте, – сказал он. – Вы забываете, что старший здесь я. Я не даю согласия на рейс за нашу эру. Мы поставим Нику на ее место в Лувре в девятьсот одиннадцатый год и возвратимся.

Я очень расстроился, услышав это, но не счел себя вправе возражать. Я только напомнил:

– Между прочим, «Джоконду» украли из Лувра как раз в одиннадцатом году.

– Причем тут «Джоконда»? – Жан-Жак пристально посмотрел на меня. – Что вы хотите сказать?

Я поправил очки. Я всегда поправляю очки, когда сильно смущаюсь. Не мог же я сказать ему, что подумал, что если он увез Нику, то… horribile dictu…[3] то он мог и «Джоконду»… гм… похитить.

Я даже испугался этой нелепой мысли. А вот Андрей храбрый. Он сказал это вслух. Жан-Жак взвился в своем кресле, как Зевс-громовержец. И гром, конечно, грянул бы, но тут Виктор сказал:

– Что за чепуху несешь, Андрей. Если бы «Джоконду» сейчас увезли из одиннадцатого года, то в дошедших до нас газетах того времени об этом не было бы ни слова.

– Это еще надо проверить. Я не хотел вас обижать, – промямлил Андрей в сторону Жан-Жака. – Просто к слову пришлось.

– Вы дурно воспитаны, Калачев, – с холодным достоинством произнес Жан-Жак. – Я неоднократно указывал вам на вашу невыдержанность. И собака у вас под стать своему хозяину. Пшел, пшел! – Он ткнул Джимке в нос рифленой каучуковой подошвой, а Джимка, виляя хвостом, лез к нему, потому что «пшел» для него – «иди сюда». – И прошлый раз я не мог от нее отвязаться, и теперь.

– Прошлый раз? – спросил Андрей. – Так Джимка летал с вами в Париж?

– Да, летал. И очень некрасиво там вел себя.

– Вот как! – Андрей усмехнулся и покрутил головой.

Я не вмешивался в их разговор. Но было очень жаль, что Жан-Жак запретил нам лететь в Древнюю Грецию. Чтобы рассеяться, я снова принялся перелистывать Жюля Верна. Приключения капитана Сервадака на куске алжирской земли, унесенном кометой Галлией, всегда казались мне очень уж неправдоподобными. Я листал страницы, и надо сказать, мне невольно передавалась увлеченность профессора Пальмирена Розета. На одной из страниц я обратил внимание на сноску, в которой приводился сравнительный вес французских монет. «Золото: 100 франков весит 32,25 грамма» – эти слова были жирно подчеркнуты синим карандашом.

– Твоя книга? – спросил я у Андрея.

– Нет. Витькина.

– С чего ты взял? – сказал Виктор. – Это не моя книга.

– Как так? – Андрей удивился. – Она здесь целую неделю валяется, я думал, что ты принес.

Тут Жан-Жак сказал:

– Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз.

Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил его и успел прочесть отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо.

– Это вы подчеркнули? – спросил Андрей, поднимаясь. – Французским золотишком интересуетесь?

У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:

– Иван Яковлевич, ну что это… Скажите, что все это неправда… Померещилось, приснилось…

Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью.

– Вы что, с ума посходили? – спросил он. – Чего вы от меня хотите?

– Чего я хочу? – закричал Андрей сумасшедшим голосом. – Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил… не позорил звания ученого!

Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза ладонью. А Виктор исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем.

Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракийскую не с научной целью, а… Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп…

– А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, – уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. – Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии… Нет! Все мало… Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи…

– Сколько вы собирались запросить с Лувра? – сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито.

Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.

– Ну, сколько? – повторил Виктор. – Десять тысяч?

– А чего ты спрашиваешь? – вскричал Андрей. – Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит.

Жан-Жак прокашлялся.

– Горшенин, – обратился он к Виктору, странно усмехаясь. – Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно. Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму…

– Сколько? – осведомился Виктор в третий раз.

– Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота… Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то… я готов щедро, очень щедро…