Виктор Власов - Сон в зимнюю ночь

Дыхание со свистом вырывалось у неё из горла; лицо излучало столько негодования и злости, что я замер, пребывая в растерянности. Решить что-либо и действовать сейчас труднее, чем писать сложные программы. Шатаясь как маятник, она тянула в обратную сторону, шипела и повизгивала. Её маленькая рука сжалась в кулак, взвилась в отчаянном ударе. Я отклонился. Чей-то негромкий голос, послышался из-за ящиков, упакованных группами в несколько рядов:

– Чувак, тащи её сюда!

Отчасти, мне он помог собрать волю в кулак. Я грубо схватил Джулис за шиворот, затащил девушку в самолёт и крепко держал, пока закрывался люк. Она послушной марионеткой повисла на моих руках. Нервное напряжение исчезло. Лампы испускали мягкий рассеянный свет, который мерцал в огромных немигающих глазах Джулис. Она плакала. Румянец, нагревавший щёки докрасна, сошёл. Почувствовав, что она успокоилась, я ослабил хватку. Дрожь и внезапная анемия овладели мной. Ноги подкосились; не подавая виду, я отступил на шаг, сдавленно спросил, нарушая воцарившуюся тишину:

– Еда и чем накрыться?..

– Как я могу довезти клиентов живыми через полмира без еды и хороших условий? – хмыкнул Джуниор. – Добро пожаловать на территорию Соединённых Штатов! – «бортпроводник № 2» подал мне шоколадный батончик.

Джулис протянула руку к знакомой обёртке. Только сейчас я въехал, что она голодна, я ведь обещал купить еду в буфете.

Наш проводник, одевшийся в толстые ватные хаки и длинную серую кофту не по размеру, помимо собственной располагающей манеры поведения не хранил ни капли недоверия в хитрых лисьих глазах. Контрабандный канал надёжен, словно мы для него – груз карго с банковской страховкой. Внешность Джуниора неброская, типичная для белых и чёрных пиндосов, неприятно разве что отсутствие бровей, усов, и волос на голове вообще. Он наклонил овальную, как яйцо, переливающуюся на свету голову и надел чёрную шапку. Пожилой мужчина походил на располневшего после длительного отдыха со шведским столом туриста.

– Сервис не люкс, но чемоданы не жаловались! Я приготовил вам замечательное ложе! Скамейка – моё место. Вы зря возмущались, красавица.

Джуниор объяснял, каким образом дошлые люди устраиваются в Америке без визы на неограниченный период, но я отвлекался на посторонние мысли и почти не слушал. Понимая, что мне не до вариантов, наш словоохотливый Харон сунул мне в руки фотографию с подписью «Лейджелил», отрекомендовав этого человека как хорошего знакомца, привечающего нелегалов.

Выложив немаленькую сумму «индейских рублей», я лежал на картоне, припоминая, что когда-то подрабатывал охранником в аптеке и, порвав раскладушку, тоже спал на разложенных картонках. Джулис заснула рядом, между поручнями и ящиками.

* * *

«Джей Эф Кей» встретил нас влажным приморским воздухом, в котором витал странный сладковатый привкус, и персоналом с натянутыми улыбками на разноцветных лицах. Джулис, казалось, прорвало; она без умолка болтала с двумя подъехавшими на карах работниками аэропорта, перетаскивающих короба и ящики с помощью компактных манипуляторов. Джуниор, перекинувшись парой быстрых фраз, передал им две купюры по сто долларов. Получил взамен униформу и два бейджика.

Униформа чистая, прохладная, пахнущая душистой травой, прекрасно сидела на мне и на моей девушке.

Американский самолёт, доставивший нас сюда, улетал обратно в Москву, а ценный груз, сопровождаемый Джуниором, немедленно отправлялся в Гонолулу чартерным рейсом. У нас появилась возможность в качестве помощников экспедитора из грузового отделения «Боинга» пересесть в салон С-35 «Лирджет». Удобства для экипажа и пассажиров в нём хоть отбавляй и, несмотря на то, что перелёты я вообще переносил тяжело, и потому чувствовал себя как выжатый лимон, лететь теперь бизнес-классом было одно удовольствие.

Джуниор в статусе нашего «начальника» пояснял по-русски правила выживания американского бойскаута на незнакомой местности. Затем якобы то же самое повторил на английском девушке. Команда рассмеялась от души, а в глазах Джулис сверкнули сердитые огоньки. Весь полёт мне казалось, что они, переглядываясь, шутили надо мной, пользуясь моим слабым знанием «международного языка», донимали Джулис утончёнными непристойностями. Джуниор, потупившись и придав выражению лица наивность, быстро говорил и жестикулировал: удивлялся, вскидывая брови и, произнося некоторые слова с особым прилежанием, преображал свою речь, добиваясь забавного, с его точки зрения, русского акцента.

Среди аборигенов – истинных гавайцев – существовала легенда о Хуле, «божественном огне, расширяющем мир». Она гласила: тому, кто узрел огненное озеро с высоты птичьего полёта, даёт мудрость сама Пеле – богиня огня. Однажды Наигарахо, великий воин, взошёл на высокий вулкан и наблюдал за извержением малого. Его посетила одна, но мудрая мысль: в долине оказалась погребена под лавовым слоем его старая хижина со свиньёй, толстой старой женой и всеми многочисленными детьми. Наигарахо, мудрый из мудрейших, понял, что богиня огня Пеле, являя свою изначальную силу, Ай-лаау, посылает ему знак – отказаться от семейного счастья и идти тропой вождя, объединяющего племена. Тогда он пошёл к людям, уча их колдовать, исполняя танец огня Хула, и наставляя, что всегда виновен белый человек, потому что он дурак.

– Ты ведь уверяешь, что узрел «живой огонь» с высоты птичьего полёта! – сказал ему один шаман, продавший душу белым за сладкую жвачку. – Но никому, кроме шамана, не удавалось обратиться в птицу!..»

Украдкой улыбнувшись, не ответив шаману, Наигарахо тут же воспылал огнём и дымом, и остался силуэтом, изображённым на камне – петроглифом.

Джуниор рассказывал одну и ту же историю всем, кого перевозил в страну, где и сейчас курился непотухший вулкан.

Самолёт держался не высоко, но на достаточном для безопасного полёта расстоянии от земли.

– Смотреть, Ви-итя! – позвала Джулис. – Хули ай-лаау!

Камни, видимые сквозь горячее марево над лавой, дрожали. Выходящие из-под земли газы волновали малиново-янтарную массу. Нагреваясь докрасна, расправленный базальт моментами будто усиливал кипение и высоко выбрасывал огненный гейзер, рассыпавшийся, как салют. Лавовое озеро в кратере Мауна-Лоа представляло собой ни с чем не сравнимое величественное зрелище: через подвижную сеть ярко светящихся зигзагообразных трещин, разделявших чёрные участки подстывшей лавы, озеро норовило излиться наружу. Из трещин вылетали золотые искры, прорывались светящиеся фонтаны быстро застывающей лавы.

Кипящая масса базальта поднималась, словно дрожжевое тесто в опаре. Вот-вот «божественный огонь» выберется из храма-жилища Пеле – хейау, – где она одновременно молится в танце богине сил дикой природы – Лака, – и сердится на Полиаху, богиню снега, свою вечную соперницу, что своими чарами усыпила самый большой в мире вулкан Мауна-Кеа. Другой вулкан, по имени Килауэа, приходился единственным сыном Мауна-Лоа и представлял собой уступ на его склоне. По древней легенде, бессмертный Мауна-Лоа приходился отцом всем существующим на Гавайских островах вулканам – детям, отправившимся на поиски счастья, а Килауэа пожелал остаться с отцом до конца времён. Сейчас они действовали сообща. Слившиеся «дымокуры» имели форму опрокинутого щита, образованного из волн застывших слоёв чёрной лавы. Широкие края трещин, расколовших опрокинутый волнообразный щит, покрывали снежно-белые дымящиеся налёты гипса. Вокруг некоторых кривых шрамов, бороздящих такую необычную поверхность вулкана, возвышались бесформенные фигуры; вытянутые и подкошенные уродцы состояли из наплывов и комков застывшей лавы, когда-то выдавленной из трещин. Из отверстий в вершинах этих причудливых «мундштуков» вырывались струи пара. Оставшись позади, Мауна-Лоа напоминал разъевшегося вросшего в землю гигантского ежа, на выпуклой спине которого клубились белым паром кривые иголки.