Север Гансовский - Три шага к опасности (сборник)

Сам отель «Бургундия» построен экономно. В нем узкие крутые лестницы с зеркалами в рост на каждой площадке, узкие, длинные, как на корабле, коридоры. На дверях номеров висят литые бронзовые пластины с цифрами. Постояльцам второго этажа предоставляется возможность занимать по три комнаты, третьего — по две, а четвертый этаж отдан однокомнатным номерам. Впрочем, отель никого не балует разнообразием. По всем трем этажам в комнатах стоят одинаковые гигантские кровати с желтыми одеялами и маленькие желтые диванчики, в каждой комнате окно с балкончиком, желтая ваза с цветами на столе и радиоприемник, в который нужно бросить сантим, прежде чем он заговорит.

Номера подороже выходят окнами и балкончиками на рю Монмартр, номера чуть подешевле — на внутренний двор, где по асфальту белой краской разлинованы места для автомобилей.

Комнату под номером 315 на четвертом этаже, выходящую во двор, занимает девушка, которая в ресторане «Черное солнце» вертит сальто. Провинциалам может показаться, что девушка-танцовщица живет жизнью необыкновенной и увлекательной. В действительности же, когда она на улице, это означает, что либо она идет в «Черное солнце», либо возвращается в «Бургундию». По пути она иногда заходит на Центральный, чтобы побродить по рядам цветов, фруктов или свежей рыбы, а порой прогуливается по набережной Сены от Двух мостов до площади Согласия. Вот и все ее развлечения. Ей приходится много тренироваться, чтобы постоянно быть в форме.

Когда девушка в толпе, бросается в глаза недостаток, который незаметен, если она одна стоит на сцене. Девушка очень велика ростом. В ней никак не меньше, чем метр семьдесят пять. Фланеры парижских бульваров бросают на нее снисходительно-ироничные взгляды, присяжные кокотки с превосходством усмехаются, и, чтобы не видеть этих ухмылок, девушка старается ни с кем не встречаться глазами. Она шагает в туфлях на низком каблуке, в роскошной перлоновой шубке или в превосходном платье — смотря по сезону, — гордая, с холодно прикрытыми глазами, неприступная. И никто не знает, как открылось бы ее сердце всякому, буквально всякому, кто по-настоящему полюбил бы ее.

Эта девушка — я.

Меня зовут Лиз Обельдуайе. Но если посмотреть на меня вблизи и без грима, девушкой меня никак не назовешь.

Когда я бесцельно хожу по набережной или сижу где-нибудь в сквере, то каждый раз мне кажется, будто все моложе и моложе становятся мальчики в черных рубашках, которые, потягивая сигаретку, ждут своих подруг, и будто все тоньше и неуклюжее делаются локотки, выглядывающие из-под коротких рукавов у девчонок, которые приходят к этим мальчикам. Но на самом-то деле я знаю, что совсем такие же тонкие и неуклюжие локти были и у меня, когда я спешила на свои первые свидания, и таким же безусым был мальчишка, ожидавший меня.

Нет, дело не в том, что те, кто сейчас первый раз втихомолку целуются, становятся все моложе. Дело в том, что я становлюсь все старше.

Когда я не на сцене «Черного солнца», я выгляжу на тридцать пять лет. Да мне и есть столько. Я старею. Я стареющая дочь своих родителей.

Иногда это кажется мне самым главным из всего, что вообще происходит в мире. Главнее, чем спутники, летящие в космос, чем взрывы OAG в Париже. Мне хочется остановить толпу на рю Монмартр и крикнуть:

— Слушайте, люди, мне уже тридцать пять, и я одна! Остановитесь! Задумайтесь!

Но я, конечно, молчу. В своей роскошной шубке я иду с неприступным и гордым видом. Со стороны может показаться, что уж у кого-кого, а у меня-то все в порядке.

А что же у меня есть на самом деле? Я могу перечислить. У меня есть шесть выходных платьев, три домашних, два демисезонных пальто, плащ и несколько пар туфель. Как воспоминание об отце, морском офицере, в номере на стене над кроватью висит кортик в ножнах. (К счастью, родители не дожили до того, чтоб увидеть, как их дочь вертит сальто в ночном ресторане.) Кроме того, есть ваза с бегонией, принадлежащая мне, а не отелю, комплект журнала «Вог» и Жорж.

Что такое Жорж?… Ах, ведь это так понятно! Жорж — знакомый, который приходит, когда ему нужны деньги, что, правда, бывает не так уж редко.

И все.

Больше у меня ничего нет.

И даже в голове у меня больше ничего нету. Мне не о чем думать. Это для меня постоянная проблема — о чем думать, когда свободное время.

Такова я, танцовщица Лиз Обельдуайе.

Вспоминайте иногда о нас, господа великие политики, банкиры и ученые. Есть много женщин, которым, как и мне, часто хочется крикнуть что-нибудь в толпу на Монмартре…

В тот день — это было 12 ноября — я поздно вышла из отеля, позавтракала в кафе, где собака подала мне свежую «Матэн», и пошла пройтись по Бульварам.

В газете было сообщение о новых взрывах ОАС: «Восемнадцать покушений за прошлую ночь в Париже!», заметка о том, что со склада 5-й инженерной роты террористы по фальшивым документам вывезли три пулемета, и большая статья о переговорах в Алжире. Все это я просмотрела, не задерживаясь, поскольку твердо убеждена, что политика не мое дело. ОАС или не ОАС — мне от этого ни лучше, ни хуже.

Кроме того, была маленькая заметочка об английском астрономе Ловелле. Рассказывалось, что будто бы в ночь на 11 ноября этот самый Ловелл обнаружил над Ла-Маншем на высоте в тысячу километров появление какого-то неподвижного, парящего на месте тела.

И, наконец, был репортаж с фотографией об очередной свадьбе балерины Насти Лопуховой. Свадьба-то меня и задела. С этой знаменитостью мы когда-то вместе учились в балетной школе мадам Жоссеран, и если она чем-нибудь отличалась от других, то лишь нахальством. Тогда она была никакой не Лопуховой, а Жаклин Паньоль. Но поскольку всюду считается, что талантливой может быть только русская балерина, Жаклин стала Настей.

Вообще надо сказать, что я завистлива. Да все мы в этом возрасте, пожалуй, делаемся такими. Чужие успехи нас огорчают, а несчастья радуют. Хотя, возможно, дело и не в зависти. А просто каждый человек, которому после сорока, считает, что теперь от жизни следует ждать скорее плохого, чем хорошего, и, узнав о чужом несчастье, радуется, что на этот раз удар судьбы попал не в него. То же самое и со счастьем. Видимо, люди полагают, что удачи распределяются на земле равномерно, и, если уж повезло другому, наверняка не достанется тебе…

Размышляя таким образом, я брела по Бульварам, и на углу рю д'Анжу мне попался инвалид на костыле, который продавал флоксы. Он держал в руке букет и тупо повторял:

— Поставьте их в воду, и все будет в порядке.

Я спросила:

— Неужели все будет в порядке?

Он тупо подтвердил:

— Поставьте их в воду, и все будет в порядке.