Валерий Заворотный - Кухтик, или История одной аномалии

Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.

Кухтик умер...

Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Чье-то дыхание грело ему плечо. Он пошевелился, повернул голову и увидел Ее. Она лежала рядом. Она спала рядом с ним. Грудь - её грудь! - касалась его руки.

- Слушай, - сказала она, потянувшись и открыв глаза, - мне есть хочется. Ты вот что. Ты в сумке там посмотри. Там колбаса, ну и вообще. Сделал бы что поесть. На кухне-то у тебя соседи, поди.

Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.

Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.

Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:

- Выходи за меня замуж.

Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:

- Чо?

- Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик. - Я... Ты... выходи... за меня... замуж.

Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и затряслось от хохота.

- Ты чо? Ты чо? - повторяло Чудо. - Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?

- Да я же... - начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.

- Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!

Ему захотелось провалиться сквозь пол.

- Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной. - Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!

Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.

- Слушай, - уже ласково сказала она. - Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...

За темным окном глухо прогремел грузовик.

Мир сузился, и краски его поблекли.

* * *

И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.

Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.

"ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.

- Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.

Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.

- Ну, пошли, что ли? - пиликает голос.

Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.

Грусть со страстью мешаются в душе его. Вот, вот именно - грусть со страстью.

Только не надо смеяться над ним. Не надо...

Кончается захламленный двор, и можно наконец, не озираясь, идти по улице, чувствуя её локоть. Рядом. Совсем близко.

- Твои-то сегодня дома? - спрашивает она.

Он молча кивает.

- А что, картошку сажать в субботу поедут?

Три дня до субботы еще. Долгих три дня.

- Ладно, - машет она рукой, - в общаге Кирилыч сегодня дежурит. Проскочим небось.

И ничего нельзя поделать с этим горячим свинцом, пульсирую-щим в ногах...

Он знает, что уже не будет падать на него потолок. Но ещё будут кружиться стены, оклеенные полосатыми обоями. Будет качаться на стене картинка с бедной Аленушкой, сидящей на берегу пруда. Скоро, совсем скоро он будет лежать, устремив глаза вверх, не видя перед собой ничего и не чувствуя ничего, кроме собственного прыгаю-щего сердца.

Кирилыч, конечно, пропустит в общагу. Кирилыч - хороший человек. И мятая трешка - ничтожная плата за пропуск в рай.

Дома на кухне Надькин отец жарит рыбу и, заметив входящего Кухтика, подмигивает ему.

- Опять припозднился?.. Эх, дело молодое, едрен вошь! Может, хлебнешь за компанию? Моя-то в ночную сегодня. Гуляем...

Не хочется ему ни с кем говорить. Не хочется никого слушать. Но надо садиться за клеенчатый стол, надо вовремя кивать, надо слушать про Второй Украинский фронт и про медсестру Клавку, про десант в Керчи и про талоны на мясо, которые хорошо бы отоварить. ("Тебе-то что, малой. Ты при магазине пристроился".)

Оставьте его в покое. Грусть и страсть мешаются в опустевшем сердце его. Грусть и страсть...

- Я те вот что скажу, малой. Вся эта хренотень с Леонидом этим, мать его, - туфта это все. Его там за версту не видать было. Уж я-то знаю... Во, хорошо пошла!.. И все, что по телевизиру гонют, все это - туфта. Я ж пол-Европы на пузе прополз, а мне теперяча - хрен с маслом... Давай-ка ещё по одной... Я в твои дела не лезу, ты ж меня знаешь. Сам молодым был, по девкам шастал. Мне - что? Кого хошь, того и води. Хоть я и ответственный этот, съемщик квартирный, но к тебе завсегда с понятием... На вот рыбешкой закуси... И коли там, в лабазе ейном, можно что по талонам достать или ещё как, то ты уж по дружбе... Давай, наливай, не стесняйся.

Грусть, одна только грусть...

- А потом, значит, сам генерал нам медали цеплял. Орден бы дал, точно, да кроты эти настучали в штаб, крысы энкавэдэшные. Засуетились, падлы. Как три полка ни за хрен собачий уложили - о том никто ни гугу. А как наградные листы в политотделе кромсать - так они тут первые... Дак ты уж не забудь про талоны. Слышь? Ща спать пойдем, разморился я чтой-то... Договорились, значит, насчет талонов?

Грустный дождь за окном льет на пустынную площадь...

А потом дождь кончается. И кончается сладкая пытка твоя. Потому что любовь не бесконечна. Бесконечно коварство, как было написано в книжке. Потому что можно идти по длинной улице и махать руками. Можно мечтать о грядущем блаженстве. Можно тихонько насвистывать. А потом можно уткнуться в стену.

Стена эта будет прозрачной и твердой. Твердой и прозрачной. Как стекло. За стеклом этим увидишь ты, Кухтик, то, о чем предупреждал тебя твой друг Колька, когда говорил: "Шалавы они все. Шалавы". И ещё говорил он тебе, дураку: "Се ля ви", как говорят в далекой Франции, где живет красавец Ален Делон. И что с того, что можешь ты теперь найти эту Францию на большой карте. Что с того, что забыл ты уже глупые страдания свои на школьных уроках. Всю бы жизнь тебе такие страдания.

Вот когда увидишь ты её, выходящую из обшарпанной, скособоченной двери со своей (с вашей) сумкой в руке. И увидишь - собственными глазами увидишь, - как поджидающий у дверей Ален Делон в противном черном пальто обнимает её за талию. А она!.. Она теплыми губами своими... Целует его... Поднявшись на цыпочки... Обхватив руками... Его гнусную шею...