В. Бирюк - Пристрелочник

— Ванька! Раззява плешивая! Да что ж это деется?! Да ведь всё ж прахом! Люди — побиты, товары — пограблены, труды — порушены…! Для чего?! Для чего стараемся?! Для шишей гадских?! Чтоб им ни дна, ни покрышки, чтоб подняло да размазало, чтоб трясца их одолела, чтоб кости растеклися, что б…

Опасность прошла — Николай появился. Весь… в крайнем расстройстве. В слезах и причитаниях. Ходит по пляжу, поднимает разное брошенное, роняет. Плачет и проклинает. Будто — с ума сошёл. Он тут каждую вещицу через руки пропустил. Вон — рукав от озяма. Он за тот озям целый вечер торговался. Выторговал, почитай, задарма.

Я его понимаю.

Но говорить мне так… нельзя.

Впрочем, несмотря на вполне искреннюю скорбь по поводу утраты части майна и кажущееся сумасшествие, Николай в разуме. Достаточно одного пристального взгляда. Он валится на колени передо мной, подвывая и стукая головой в песок, извиняется за «ваньку».

— Иване! Господине! Прости дурня старого! Не со зла! С тоски-печали! Ведь делали ж старалися! Ведь и твои ж труды тута вот! А всё прахом, всё попусту! У, злыдни проклятые!

Не вставая с колен, грозит кулачком в темноту, туда, куда ушли ушкуи.

Подходит, прихрамывая, один из моих ребят.

— А я тама… сараюшку городили, воротцы навешивал. Там и заночевал. А тут эти. Побегали вокруг, да я и убежал. Прости воевода — мне против троих… плотницким топором биться… не посмел.

— Молодец. А то и тебя тоже бы… обмывали да складывали. Сказывай — чего видал.

Из его рассказа получается такая картинка. Два ушкуя. Гружёны под борта. Новогородцы. Человек по двадцать на каждом. Знали, что я стою на Стрелке, но не знали подробностей. Что-где тут нынче расположено. Это хорошо — лазутчиков шишей среди моих нет. Наверное. Утащили нашу мордовку и двух относительно целых мужичков из новосёлов. Своего полона, вроде, не было.

Забавно — искали именно меня, спрашивали:

— Где Зверь Лютый ночует?

Прямо песня брошенной жены «Напилася я пьяна»:

«Ты скажи-ка мне расскажи-ка мнеГде мой милый ночуетЕсли он при дороге — помоги ему БожеЕсли с любушкой на постелюшкеНакажи его Боже».

Я нынче ночевал в балагане у Терентия. Видать, его и следует считать «любушкой». Поскольку меня «Боже» — наказало. Разорением, погибшими…

Вокруг постепенно собирается народ, вставляют в разговор из своих свежих мемуаров, плачутся о нанесённом ущербе. Наконец, протискивается Ивашка. Уже в доспехе и со своей знаменитой гурдой на поясе.

— Чего делать будем, господин Воевода Всеволжский?

В толпе кто-то продолжает нервно рассказывать: — эти гады-вороги набежали, да давай… а я не спужался, я сразу — нырьк и забился… а соседа-то мово в три топора… кровищи-то…

Его обрывают, все замолкают. Тишина.

Ну и? Помечтал, Ванюша, про светлое будущее? Порадовался рекам да ручьям, лесам да перелескам? Воспарил душой к вершинам прогресса и кущам процветания? Со всякими технологическими, высокопроизводительными, духовно продвинутыми и интеллектуально изощрёнными… Землю эту ощутил? Ручками, ножками, глазками… Уяснил, унюхал — сколь в ней много всякого чего полезного, интересного, радостного…

Забудь. Всё — дерьмо. Всё — прах и тлен. Пока ходят по земле вот такие русские люди. Исконно-посконные, лихие-удалые… мразь ушкуёвая.

«Мухи — отдельно, котлеты — отдельно» — мудрая мысль. Сегрегируем «мух» от «котлет». Прогресс — по желанию, в свободное от основной работы время. А качать дерьмо — постоянно. Ассенизация — судьба попандопулы. Или — не берись. Не мани людей красивым мороком.

— К чему вопрос, Ивашка, когда ты знаешь ответ? Убивать.

«Когда государство начинает убивать людей — оно всегда называет себя Родиной…».

Пришло время назваться «Родиной». Для «тысяч всякой сволочи», которые соберутся ко мне на Стрелку.

Напряжённое молчание сменилось радостным, удовлетворённым шумом. Народ услышал желаемое. Ну как же, ну наш-то… «Зверь Лютый», «Душегубец Немой», «Смерть Княжеская»… сейчас пойдёт, найдёт, убьёт, отомстит, накажет, казнит…

Глава 355

— Иване, у нашей «рязаночки» — дно прорублено.

— Я знаю. Присмотри лодочку целую. Полегче и поменьше.

У нас уже собралось с десяток разных… плавсредств. От нашей Пердуновской «рязаночки» до вчерашнего Муромского «дощаника»-плота. Но…

— А это что за хрень?

— Дык… Долблёнка. По нашему — дубок. Местные говорят — ботник. Из осины сделан. Кто-то в войске у мери забрал, да Николай взял «до кучи». Тама вон, в сараюшечке, и вёсла к нему должны быть.

Большая часть нашего «флота» потихоньку выносилась течением из Оки. Ушкуйники, предвосхищая мудрость галицкого князя Мстислава Удатного, оттолкнувшего на Днепре пустые лодки, что защитило от преследования монголов после разгрома на Калке — его, и лишило надежды на спасение — других беглецов из русских и половецких отрядов, вытолкнули часть плавсредств в реку. Ребята пытаются их выловить. Вот поймали этот мерский ботник. Другие, большие и крепкие лодки, лежат на берегу с прорубленными днищами.

Негодяев надо догнать и поубивать. А на чём? Выбирать-то не из чего…

«Необходимость — лучший учитель» — неоднократно лично проверенная мудрость. Учитель-мучитель…

Ух как я не люблю лодок без уключин! И мастеров по такой гребле у меня нет… Байдарки, пироги, каноэ… Хотя это, скорее — каяк. Но — без юбки.

Основное отличие между каяком и каноэ — положение центра тяжести гребца. В классическом каяке — сидишь чуть ниже уровня воды, ноги выпрямлены вперед, центр тяжести — чуть ниже или на уровне воды, что увеличивает стабильность и не дает раскачать лодку.

Пожалуй, этот ботник из породы каяков. Или — из пирог? Не, классическая пирога — глубже, прямее и аккуратнее. Ещё: она — каркасное судно. С обшивкой из коры или кожи. А это — коряво развёрнутое бортами вширь деревянное корыто. И нос с кормой не пирожные — сильно отличаются. Носовая часть — заострённая, приподнятая, широкая. Кормовая — узкая, тупая, низкая. По размеру — мужская задница. Не баба. В смысле: очертания лодки похожи на силуэт перекаченного стероидами бодибилдера. С очень маленькой головой.

Назовём её… каноёвина.

Страхолюдина. В смысле: страхолодина. А это — к ней вёсла? И как этой лопатой управляться? Однолопастное, с поперечной рукояткой на торце древка… На каноэ гребут не только сидя, но и стоя. В смысле: стоя на одном колене.

Если лодку назвать каноэ, то люди в ней — канониры? Водокопы? Загребоиды?