Любомир Николов - Десятый праведник

Их взгляды разминулись. Баска сомкнул веки, и его пересохшие губы зашевелились в неслышном шепоте — может быть, в молитве, может быть, в ругательстве или каком-то очень важном воспоминании из долгой жизни. Пальцы правой руки скользнули под распахнутую рубаху, быстро выскользнули и вцепились в ствол автомата. Ракового нароста коснулись или черного золотого креста?

Дирижабль замедлил ход. Длинная мрачная тень двигалась по траве к лежащему человеку, подобная призрачному всеядному хищнику. Первый пилот продолжал смотреть вниз; стрелок, похоже, потерял интерес к жертве. Взглянул налево — и в его взгляде загорелся вдруг холодный, расчетливый огонь. Голубые глаза впились в Николая, приковав его к решетчатому столбу, дуло карабина шевельнулось в воздухе.

В траве как будто взорвалась мина. Баска взлетел вверх, словно подброшенный взрывом, и с диким, победоносным смехом прочно встал на широко расставленные ноги. Левая штанина пропиталась кровью, заметил Николай. Но старик не чувствовал боли, он смотрел, задрав голову, на приближающееся красное чудовище, и зубы его обнажились в торжествующей улыбке. Автомат, прижатый к груди, затрясся, загремел, выбрасывая длинной дугой летящие голубоватые гильзы. Пули летели вверх наискосок, прочерчивая в чистом воздухе дрожащий огненный пунктир. Впечатляющее зрелище, изумился Николай, впечатляющее! Летчики тоже все поняли — первый ослабил трос клапана и нагнулся, отчаянно крутя педали заднего хода. Второй нацеливал карабин вперед и вниз, лицо его исказила гримаса беспомощности перед неуступчивым, упрямым временем. Поздно, поздно, поздно! Огненные пули утопали одна за другой в раздутом брюхе, продолжая лететь из короткого дула, но, на удивление, взрыва еще не последовало. Пропеллер крутился все быстрей, превратившись в дрожащий прозрачный крут, и медленно отводил дирижабль назад. Карабин стрелка выбрал цель и застрочил — раз, другой — среди сухого рокота автомата. Промах! Первый пилот выпрямился с мешком песка в руке. Третий выстрел попал в траву возле ног Баски. Мешок полетел за борт, и в тот самый момент из пробитой обивки дирижабля взметнулась струя горящего водорода. Четвертый выстрел, пятый. На груди старика расцвел кровавый цветок, и Баска упал на спину, устремив остекленевший взгляд в небо, где огненные вихри бешено метались по красному прорезиненному полотну, пожирая его и обнажая ребра падающей машины. Закругленный нос рухнул возле головы Баски, и среди треска деревянной арматуры рядом разлилось озеро желто-белых языков пламени, в которых, как в настоящем озере, тонули ободранный скелет корпуса, гондола с двумя мечущимися фигурами, вертящийся пропеллер и все еще целый хвост.

Волна раскаленного воздуха полыхнула на Николая. Тело отреагировало инстинктивно, отбросив его назад вниз по склону, и, опомнившись, он понял, что оказался уже метров на двадцать ниже, чем прежде, все вертелось перед глазами, но левой рукой он продолжал сжимать лямку рюкзака. Уши не слышали, словно заложенные ватой, и сквозь удары крови в висках едва проникал свирепый рокот пламени, отрывочный треск рвущихся патронов, чей-то адский, нечеловечески протяжный вой. Бесформенный горящий силуэт неестественно медленно вырвался из пожарища и, проделав еще пару шагов, неподвижно рухнул на дымящуюся траву. Новый, более слабый взрыв качнул огненное озеро — наверное, это были драгоценные спички из рюкзака Баски.

Загипнотизированный страшной картиной, Николай неподвижно стоял на коленях и почти не чувствовал невыносимого пекла, которое болезненно обжигало кожу лица. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, назойливой мухой жужжала навязчивая мысль. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, некому… Последние останки дирижабля тонули в пожарище, испуская тучи сального, черного дыма. В воздухе разливалась густая вонь плавящейся резины, смешивающаяся со страшным сладковатым запахом горящей человеческой плоти. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, некому… Из огня продолжал долетать треск рвущихся патронов. Шальная пуля срикошетила от столба высоковольтной линии, и это заставило Николая взять себя в руки. Дрожащими руками он поправил лямки рюкзака и медленно двинулся к темнеющему вдали Ветерхорну. Ноги у него подгибались словно ватные, едва выдерживая вес тела, он и сам не понимал, что заставляет их все же двигаться вперед.

Некому, некому, некому…

Через несколько минут он остановился и решился оглянуться назад. Горб склона заслонил горящие обломки, был виден только плотный столб густого серо-черного дыма, обагренного снизу дрожащим оранжевым и красным сиянием. Но не от этого у него перехватило дыхание, а оттого, что на горизонте он увидел три крошечные фигурки — точно там, где он проходил полчаса назад. Железнодорожники!

Николай в сердцах сцепил зубы, развернулся и быстро зашагал вперед. Теперь в этих горах может стать действительно жарко. Те, что на хребте, не будут долго пялиться на дирижабль, вскочат на дрезину и отправятся на ближайший полицейский пост. Погода ясная (он безнадежно приглядывался к редким облакам над вершиной), и ничто не помешает с помощью сигнальных зеркал передать с поста на пост: объявляется поимка человека. И теперь, потеряв двоих своих, патруль будет беспощаден, как взявшие кровавый след гончие собаки.

Оставалась только одна, хотя и слабая надежда: обмануть очевидцев, что он якобы идет на восток, вдоль горной цепи, не собираясь переваливать через хребет. Он свернул немного вправо, ориентируясь на островок деревьев в низине, и направился туда. Конечно, потеря времени была неизбежна. Каждый четвертый шаг отдалял его от прохода, но это было неизбежное зло. Важно было создать впечатление, что он спускается, пока не доберется до укрытия в лесу Ветерхорна.

Он оглянулся через плечо. Фигурки на горизонте исчезли. Теперь он мог бы сменить направление, но предпочел не делать этого — а вдруг наверху появится какой-нибудь любопытный крестьянин из Альштуфе, которого привлекли стрельба и дым? К тому же хвойный лес был совсем рядом, крюк отнимет не больше пары минут, а возможно, позволит избежать больших неприятностей.

Он чувствовал, что действует на пределе возможностей, черпая энергию из последнего резерва тела и мозга. Потрясение, которое он пережил, опустошило его, измучило, он чувствовал себя каким-то плоским и прозрачным, лишенным веса и плотности. Ему удавалось сохранять ясность рассудка только потому, что произошедшее было заблокировано где-то на дне сознания, хотя яд продолжал просачиваться, парализуя ноги. Некому будет обмыть его тело перед тем, как положить в гроб, опять возникла навязчивая мысль. Некому будет прочесть книгу его грехов, написанную свинцом и холодной сталью…