Любомир Николов - Десятый праведник

Он был уже за лесом, когда до него долетел звук первого выстрела.

Николай остановился, и по его спине пробежали мурашки. Противоположный склон был весь в ребристых складках, и из-за ближайшего холма ему было не видно, кто стрелял. Охотник, пытался убедить он сам себя, наверное, охотник из села. Но что ему делать здесь, на открытой местности? Эхо второго выстрела окончательно рассеяло эту успокоительную мысль. Стреляли из боевого карабина — звук был мощнее и резче глухого разряда охотничьего ружья. И еще… он раздался ближе, чем первый.

Третий выстрел. Николай в отчаянии огляделся. На голом склоне скрыться было негде. До леса оставалось, по крайней мере, пятьсот метров вверх по склону, долина с коровами осталась далеко позади, а ближайшая гора была гладкой, как спина какого-нибудь откормленного доисторического чудовища. Среди буйной травы торчали лишь столбы высоковольтной линии. Не слишком надежное укрытие, но все же.

Путаясь в жилистых стеблях травы, он бросился вниз, кинул рюкзак на землю и, упав, съежился у подножия столба. Его объяла тишина, напоенная ароматом альпийских цветов. Нагретая солнцем бетонная площадка под ладонями была теплой, теплом веяло и от шершавого почерневшего железа. На секунду его пронзило чувство, что он ошибся, что в таком спокойном месте не может случиться ничего плохого.

Потом где-то совсем рядом протрещала короткая пулеметная очередь. Ей ответил двумя быстрыми выстрелами карабин, и через секунду над ложбинкой среди травы показалась чья-то голова, потом плечи, трясущиеся в напряжении от безнадежного бегства. Человеческая фигура вырисовалась в полный рост на фоне неба, и хотя это был лишь черный силуэт, Николай моментально узнал, кто это.

Баска!

Ему захотелось слиться с землей, провалиться сантиметров на десять в растрескавшийся бетон или стать таким тонюсеньким, чтобы спрятаться за решетчатыми прутьями столба. В движениях Баски была некая обреченность человека, знающего, что пришел его смертный час. Так оно и было — Николай понял это, когда угроза выплыла медленно и неумолимо из-за вершины холма.

В первый момент дирижабль показался ему огромным, чудовищное красное туловище заслонило собой все небо, и крупные белые буквы били прямой наводкой в его сознание: POLIZEI. И лишь после того как прошел шок, он понял, что вообще-то машина маленькая, двухместная и летит совсем низко. Пилоты в коричневых кожанках сидят один за другим в узкой плетеной гондоле; первый держит в руках рычаг управления и изо всех сил крутит педали, которые приводят в движение расположенный сзади винт. Второй тоже крутит свою пару педалей, но не так остервенело, потому что сосредоточил все свое внимание на карабине. Он занял идеальную позицию — метрах в двадцати от склона и метрах в шестидесяти от бегущего контрабандиста. Несмотря на расстояние, Николай отчетливо видел каждую черту лица стрелка: прищуренные голубые глаза, аккуратно подстриженная светлая бородка, коричневая родинка на левой щеке, длинная прядка льняных волос, выбившаяся из-под кожаного шлема. Слегка наклонив голову вбок, полицейский сосредоточенно покусывал губы и прицеливался, глядя поверх дула ружья, прикрепленного к борту гондолы.

Из глубин памяти непрошено всплыла сцена из забытого фильма, который Николай, видимо, смотрел по телевизору — в те счастливые времена, когда еще были телевизоры. Старый, архивный кадр: охота на волков с воздуха где-то в российских степях. Волк как безумный носился по равнине, искал, где бы спрятаться, но не находил, не было спасения от распластавшейся тени самолета, а охотник, подавшись вперед из кабины, методично стрелял, стрелял со сладострастным упоением ненаказуемой жестокости. И в последний миг перед смертью зверь остановился, вскинул морду вверх, чтобы выразить оскалом всю свою ненависть — могучую даже при безвыходности ситуации.

Обе эти сцены — реальная и воображаемая — сплелись перед глазами, наслаиваясь одна на другую, как диапозитивы (диапозитивы, тоже почти забытое понятие!), и он всем своим существом ощутил, что сейчас произойдет нечто невероятное, просто не может не произойти. Он не забыл о собственной опасности, чувствуя себя более голым и уязвимым, чем когда бы то ни было, но его личные страхи отошли на второй план перед величием драмы, которая разыгрывалась у него на глазах. Дирижабль воплощал собой власть, силу, жестокость действующих годами законов военного положения. С другой стороны был волк — Баска, — и, непонятно почему, Николай верил в него больше, чем в самонадеянных молодых авиаторов в новых кожанках.

Тихо. Вокруг стало так тихо, что даже сухой ветер с гор перестал шуршать травой. Дирижабль бесшумно полз над покатым склоном, и во всем мире остался единственно слышный звук — хриплое дыхание старого контрабандиста, который сейчас был метрах в тридцати выше Николая, но тот его не замечал, как не замечали и те, кто был в гондоле. А там стрелок наклонился вперед, вытянул шею, словно хотел слиться с ружьем, стечь по дулу и вылететь вместе с пулей в тот миг — да, вот сейчас! — когда его указательный палец с плавной непреклонностью нажал на спуск.

Выстрел!

Пуля пробила навылет левое бедро Баски и вылетела с брызгами крови и пропоротой тканью брюк. Старик волчком крутанулся вправо и, расставив руки, кубарем покатился вниз, по склону. Трава задержала его, он так и остался лежать ничком, в то время как громадная красная сигара продолжала двигаться вперед медленно и неумолимо. Пилоты перестали крутить педали. Тот, что был впереди, держал трос, регулирующий работу газового клапана; его спутник отвел ружье в сторону и с холодным любопытством взирал на неподвижное тело жертвы. Но ни один из них не мог видеть то, что видел Николай.

Баска был жив и в сознании. Шевелились лишь руки, накрытые телом. Быстрыми, ловкими движениями пальцев он вынул магазин из автомата, достал новый из внутреннего кармана грубой шерстяной куртки и перезарядил оружие так споро и незаметно, что не дрогнул ни один мускул на неподвижной спине. Его голова была повернута влево, и на какой-то миг его взгляд пересекся со взглядом Николая. Что было в этих стариковских глазах? — спросил он себя. Во всяком случае, не страх. Не ненависть и не ожидание чуда. Скорее усталость и проблескивающая под ней железная воля к победе независимо от каких бы то ни было ударов враждебного мира.

Их взгляды разминулись. Баска сомкнул веки, и его пересохшие губы зашевелились в неслышном шепоте — может быть, в молитве, может быть, в ругательстве или каком-то очень важном воспоминании из долгой жизни. Пальцы правой руки скользнули под распахнутую рубаху, быстро выскользнули и вцепились в ствол автомата. Ракового нароста коснулись или черного золотого креста?