Синий мир(Фантастические рассказы и повести) - Тупицын Юрий Гаврилович
— Иван!
Кронин смотрел на него добрыми беспомощными глазами. Лобов присел на край его постели, комок стоял у него в горле, мешая говорить.
— Мы живы, Иван? Это ты? Или мне все еще снятся сны? Какие дивные сны, Иван!
Лобов передохнул и ответил!
— Живы, Алеша, живы.
— А Клим?
— Все живы.
— Все? — требовательно переспросил инженер.
— Все, — Лобов помедлил и добавил: — Все, кроме Ромео.
— Ромео? Какого Ромео? — словно вспоминая что-то, слабо произнес Кронин.
— У стажеров, Алеша, был один разовый инъектор на двоих. И когда пришла беда, Ромео, не колеблясь, отдал его своей Джульетте.
Но Алексей уже не слышал Лобова, он засыпал.
— Ромео! — бормотал он беспокойно, — Ромео и Джульетта… Кто такие Ромео и Джульетта? Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом!
Лобов поправил ему волосы и вытер со лба пот.
ХОДОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Транспланетный рейдер «Вихрь» готовился к старту ходовых испытаний. Матово поблескивая черным бронированным корпусом, он лежал на стартовом столе, нацелившись острым носом на полярную звезду, а под ним неторопливо вращалась тороидальная громада старт-спутника, казавшаяся снежно-белой в яростных лучах космического солнца.
Командир рейдера Ларин, опоясанный страховочными ремнями, сидел за ходовым пультом корабля, то и дело поглядывая на циферблат хронометра. В ходовой рубке было непривычно тихо, сиротливо стояли пустые кресла вахтенной группы. Ходовые испытания есть ходовые испытания. Они проводятся по однообразной и простой программе в непосредственной близости от старт-спутника. Задействовать для ее выполнения весь экипаж нет никакого смысла, особенно если учесть известный элемент риска. Вот почему в ходовой рубке рейдера так пустынно и тихо, вот почему экипаж гигантского корабля сейчас до смешного мал — командир да инженер-оператор, разместившийся далеко от него, в кормовом отсеке, у самого сердца рейдера — плазменного реактора.
— «Вихрь», я «Спутник», — послышался неторопливый бас руководителя испытаний, — как меня слышите?
— «Вихрь» на приеме. Слышу хорошо, — ответил Ларин.
— Андрей Николаевич, — проговорил руководитель, подчеркивая этим обращением неофициальность разговора, — вы опаздываете с запуском уже на две минуты.
— Опаздываем, — невозмутимо согласился Ларин.
— Вы бы поторопили своего Шегеля!
Ларин усмехнулся.
— Пусть повозится. Я предпочитаю, чтобы экипаж возился до старта, а не после него.
— Всему есть пределы, — сердито сказал руководитель испытаний и отключился.
Ларин снова усмехнулся, подумал и перешел на внутреннюю связь.
— Как у вас дела, Олег Орестович? — спокойно спросил он.
— Все в порядке, — флегматично пропел тенорок Шегеля, — ну и намудрила же фирма с замком для ремней!
— К старту готовы?
— Готов! — бодро откликнулся оператор.
Ларин перешел на внешнюю связь.
— «Спутник», я «Вихрь». Прошу запуск.
— «Вихрю» запуск разрешаю, — удовлетворенно пробасил руководитель испытаний.
— Понял, — ответил Ларин и подал команду оператору, — к запуску!
— Есть к запуску! — откликнулся Шегель.
Пока оператор делал подготовительные включения, Ларин уселся в кресле поудобнее, подтянул привязанные ремни и внутренне подобрался — запуск плазменного реактора не шутка. Эти компактные сверхмощные ядерные машины открывают перед космонавтикой невиданные перспективы, но они еще не доведены до кондиции и полны эксплуатационных загадок. Иногда на них находит, и они начинают капризничать да так капризничать, что становится жарко. Недаром испытания плазменных реакторов разрешены только в космосе на высоте не менее пятисот километров от земли. Только после двухчасовой обкатки о годности реактора можно составить определенное мнение. Для этого, собственно, и проводятся ходовые испытания.
— Реактор подготовлен, — доложил Шегель.
— Запуск!
Ларин откинул пластмассовый предохранительный колпачок и нажал пусковую кнопку. Вот и все действия, которые должен выполнить командир, остальное — дело автоматики. Ларин смотрел на контрольное табло, на индикаторах которого одна за другой проходили управляющие команды. Подчиняясь этим командам, из горячей зоны реактора в строго рассчитанном темпе выходит сетка стоп-устройства, и в ней начинает циркулировать могучий плазменный поток. Мощность его должна быть строго определенной, чуть меньше — реактор недодаст десятки процентов мощности, чуть больше — плазма пробьется сквозь защиту, и реактор начнет капризничать. Ну, а если плазма повредит автоматику, то будет совсем худо. Но если думать об этом, то лучше вообще не садиться в кресло испытателя.
Размышления Ларина прервала контрольная лампа реактора — сигнализируя о нормальном запуске, она вспыхнула ярким зеленым светом. Ларин облегченно вздохнул, поправил наушники и стал ждать доклада Шегеля. Нормальный запуск — понятие относительное. Только оператор, вооруженный специальными приборами и еще больше — специальными знаниями, может дать окончательное заключение о работе этой сложнейшей ядерной машины. Прошло десять секунд, потом еще десять. Ларин нетерпеливо шевельнулся и собрался было уже запросить в чем дело, когда послышался спокойный тенорок Шегеля:
— Не нравится мне реактор, Андрей Николаевич.
Брови Ларина сдвинулись.
— А конкретнее?
— Во время запуска было три заброса активности и сбой с повторением операции. Мне кажется, где-то есть утечка плазмы.
Ларин слушал оператора с большим вниманием. Конечно, Шегелю еще далеко до классного оператора-космонавта. Плазменная техника развивалась так бурно, что специалистов не хватало. Многим научным работникам пришлось покинуть институты, лаборатории и отправиться в космос. Одним из них был и Шегель. В нем еще крепко сидит закваска кабинетного ученого, зато он великолепный знаток своего дела. Когда Ларин выбрал его в напарники для испытаний, многие удивились, а кое-кто прямо заявил Ларину, что он делает серьезную ошибку. Но Ларин только посмеивался, он знал, что делал. Шегель был одним из соавторов проекта ходового плазменного реактора и знал его, как самого себя. Инженером-оператором он стал как-то неожиданно. Поговаривали, что это связано с некоей романтической историей. Краем уха Ларин слышал: у Шегеля была неудачная любовь. Он отправился в космос якобы для того, чтобы доказать ей, а может быть, и самому себе, что он не только способный кабинетный ученый, но и настоящий мужчина. Ларин не знал, правда ли это. Он не любил копаться в интимной жизни других людей, а сам Шегель никогда не заговаривал на эту тему. Во всяком случае подобные акты самоутверждения характерны для людей шегелевского толка. Как бы то ни было, Шегель был превосходным специалистом и Ларин его слушал с большим вниманием. Когда оператор обстоятельно высказал все, что он думает о капризах своенравной машины, Ларин невозмутимо спросил:
— Каковы ваши предложения?
— Предложения? — с ноткой недоумения переспросил Шегель.
— Предложения, — подтвердил Ларин, — будем продолжать испытания или стоп реактору?
Шегель кашлянул и замялся. Да Ларин и сам хорошо знал, как это непросто произнести сакраментальные слова — стоп реактору! Ну, хорошо, во время запуска реактор прибарахлил, но он все-таки вышел на рабочий режим! Остановить реактор — значит по крайней мере на сутки задержать испытания, результатов которых, прямо-таки сгорая от нетерпения, ждет куча специалистов. Мало того, остановить реактор — значит косвенно выразить недоверие группе плазменников, которая готовила реактор, дать возможность кое-кому заподозрить тебя, мягко говоря, в излишней осторожности, да и вообще поставить на карту свое реноме испытателя!
Конечно, если в реакторе действительно обнаружатся неполадки, все эти соображения и гроша ломаного стоить не будут, но поди-ка узнай — есть там неполадки или нет! Если бы это было известно заранее, незачем было бы проводить и сами испытания.
