Виктор Милан - Дикие карты
Он вернулся за пишущую машинку («Если я не буду работать, то никогда не закончу эту книгу. В кино можно сходить вечером».) и принялся перечислять все те захватывающие события, что произошли с ним двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года.
За окном женщины начали звать детей к ужину: их отцы уже вернулись с работы. Но несколько ребятишек все так же продолжали прыгать через скакалку, и их тонкие голоса звенели в вечернем воздухе:
Гитлер, Гитлер – гад паршивый,Муссолини весь плешивый,Соня Хени – на коньках,Бетти Грэйбл – просто ах!
Лавочник[5] из Белого дома сбился с ног. Началось все с телефонного звонка, раздавшегося немногим позднее шести утра: паникеры из Государственного департамента принесли последние слухи из Турции. Советы потихоньку подтягивали свои силы к границам этой страны.
– Вот и позвоните мне, когда они перейдут эту чертову границу, и ни минутой раньше! – отрезал Откровенный Человек из Миссури.
А теперь еще и это.
Почетный Гражданин Индепенденса смотрел, как закрывается дверь. Последним, что он увидел, был исчезающий за ней каблук Эйнштейна. Его не мешало бы подбить.
Он откинулся на спинку своего кресла, приподнял толстые очки, энергично потер переносицу. Потом поставил локти на стол и сложил пальцы домиком. Взглянул на маленькую модель плуга, стоявшую на столе (она заменила модель винтовки «М-1» Гаранд, которая оставалась там с того дня, как он занял этот кабинет, до дня капитуляции Японии). В правом углу стола лежали три книги: Библия, растрепанный словарь и история Соединенных Штатов в картинках. Кроме того, на столе имелись три кнопки для вызова разнообразных секретарей, но он никогда ими не пользовался.
«Теперь, когда наконец наступил мир, я сдерживаю десяток войн, готовых разгореться в двадцати местах, промышленность лихорадит, а это сейчас чертовски некстати: всем нужны новые машины и холодильники, и люди не меньше моего устали от войны и тревог военного времени. А мне волей-неволей придется снова разворошить это осиное гнездо, поднять всех на поиски этой проклятой бактериологической бомбы, которая может взорваться, перезаразить всю страну и прикончить половину народу, если не больше. Лучше бы мы до сих пор дрались палками и камнями.
Чем скорее я вернусь в Индепенденс, тем лучше будет для меня и для всей этой поганой страны. Если только этот сукин сын Дьюи снова не соберется в президенты. Как говаривал Линкольн, я скорее проглочу кресло-качалку, чем позволю этому недоноску стать президентом. Это единственное, что сможет удержать меня в этом кресле, когда закончится срок Рузвельта[6].
Чем скорее я объявлю эту охоту, тем раньше мы сможем оставить Вторую мировую в прошлом».
Он поднял телефонную трубку.
– Соедините меня с начальниками штабов, – велел он.
– Майор Трумэн слушает.
– Майор, это другой Трумэн, ваш начальник. Будьте любезны, позовите генерала Острендера.
Пока звали генерала, он смотрел мимо стоявшего на подоконнике вентилятора (терпеть не мог кондиционеры) в гущу деревьев. Часы на стене показывали десять двадцать три утра по восточному поясному времени. Ну и денек. Ну и год. Ну и век.
– Генерал Острендер у телефона, сэр.
– Генерал, у нас очередные неприятности…
Пару недель спустя они получили письмо.
«Переведите двадцать миллионов долларов на счет № 43021 в бернском отделении банка «Креди Сюисс» до 23.00 14 сентября или прощайтесь с одним крупным городом. Вам известно о нашем оружии: ваши люди занимаются его поисками. Чтобы помешать нам использовать его во второй раз, вам придется заплатить уже тридцать миллионов долларов. Мы гарантируем, что оружие не будет пущено в ход, если деньги будут перечислены вовремя и мы получим инструкции, кому и где передать оружие».
Откровенный Человек из Миссури поднял телефонную трубку.
– Объявите полную готовность, – велел он. – Созовите Кабинет, соберите объединенный комитет начальников штабов. Да, Острендер…
– Да, сэр!
– Свяжитесь-ка с тем парнишкой-летчиком, как бишь его?
– Вы о Джетбое, сэр? Он больше не находится на действительной службе, сэр.
– Черта с два! Еще как находится!
– Слушаюсь, сэр.
Было 14 часов 24 минуты 15 сентября 1946 года, когда непонятный объект впервые появился на экранах радаров. Спустя семь минут он все так же продолжал медленно двигаться по направлению к городу на высоте приблизительно шестьдесят тысяч футов. В 14.41 взвыли первые сирены воздушной тревоги, молчавшие с апреля сорок пятого, когда в Нью-Йорке в последний раз проводили учения по гражданской обороне. Через десять минут повсюду царила паника.
Кто-то в штабе гражданской обороны впопыхах рванул не те рубильники. Повсюду, кроме больниц, полицейских участков и пожарных депо, погасло электричество. Замерли поезда метро. Перестали работать светофоры. Отказала половина аварийного оборудования, которое не проверяли с конца войны.
Улицы были запружены людьми. Полицейские пытались прорваться сквозь толпы, чтобы упорядочить движение. На перекрестках то и дело вспыхивали потасовки, у выходов из метро и на лестницах небоскребов началась давка. На мостах образовались заторы.
Приказы руководства противоречили друг другу: «Направлять людей в бомбоубежища». «Нет, нет, эвакуировать всех с острова». Двое полицейских на одном перекрестке кричали взбудораженной толпе совершенно противоположные распоряжения. Вскоре всеобщее внимание приковал какой-то предмет на юго-восточном краю неба. Он был маленький и блестящий.
С земли открыли бестолково-беспорядочный зенитный огонь.
Но предмет все так же продолжал свой полет.
Когда заговорили орудия из Джерси, началась настоящая паника.
– Это действительно проще простого, – сказал доктор Тод. Он взглянул вниз, на Манхэттен, который расстилался перед ним, как открытая сокровищница, а затем повернулся к Филмору и показал длинное цилиндрическое устройство, похожее на помесь самодельной бомбы и замка с шифром. – Если со мной что-то случится, просто вставь этот запал в фиксатор. – Он показал на замотанный изолентой носик с отверстием в контейнере, сплошь покрытом странными письменами. – Поверни до пятисот, а потом дерни за эту ручку. – Он указал на задвижку бомбового люка. – Она полетит вниз под собственной тяжестью, а с прицелами я перемудрил. Нам здесь ювелирная точность не нужна. Только обязательно проверь, чтобы все были в костюмах и шлемах. В таком разреженном воздухе кровь у вас просто вскипит. А эти костюмы как раз и сохранят нормальное давление в те несколько секунд, что бомбовый люк будет открыт.
– Думаю, все пройдет гладко, босс.
– Я тоже так думаю. Сбрасываем бомбу на Нью-Йорк, летим к кораблю, выкидываем балласт, садимся и – вперед, в Европу! После Нью-Йорка они раскошелятся, как миленькие. Откуда им знать, что мы сбросили всю бомбу целиком? Семь миллионов покойников убедят их, что мы настроены серьезно.
– Только поглядите! – сказал Эд с места второго пилота. – Вон там, внизу. Зенитки!
– Какая у нас высота? – спросил доктор Тод.
– Точнехонько пятьдесят восемь тысяч футов, – отозвался Фред.
– Цель?
Эд вздохнул и сверился с картой.
– Шестнадцать миль прямо по курсу. Вы все верно рассчитали с воздушными течениями, доктор Тод.
Джетбоя отправили на аэродром под Вашингтоном и приказали ждать. Оттуда он мог долететь до большинства крупных городов Восточного побережья.
Он то спал, то читал, а в промежутках беседовал о войне с другими пилотами. Однако большинство из них были слишком зелеными и могли застать разве что самые последние бои. В основном это были пилоты реактивных самолетов, обучавшиеся на «П-59» «эйркомет» или на «П-80» «шутинг-стар». Лишь немногие из собравшихся в комнате отдыха летали на винтомоторных «П-51». Отношения между винтомоторщиками и реактивщиками были несколько натянутыми. Уже поговаривали, будто Трумэн в следующем году собирается сделать авиацию отдельным родом войск. Однако все они принадлежали к новому поколению, и Робин в свои девятнадцать казался себе седым ветераном.
– Сейчас работают над каким-то самолетом, – говорил один пилот, – который сможет преодолеть звуковой барьер. Этим занимается Белл.
– Один мой друг с Мьюрока[7] говорит, что скоро они пересядут на «летающие крылья». Уже разрабатывают реактивный вариант. Бомбардировщик, дальность тринадцать тысяч миль на скорости в пятьсот, команда из тринадцати человек, койки на семерых, может оставаться в воздухе до тридцати шести часов! – вступил в разговор другой.
– Кому-нибудь что-то известно об этой тревоге? – спросил совсем молоденький и очень нервный парнишка с нашивками второго лейтенанта. – Это русские что-то затеяли?
