Владимир Михайлов - Люди Приземелья (сборник)

Монументальный мужчина, весь в белом и блестящем, показался на пороге домика и остановился в дверях. Он мрачно поглядел на подоспевшего Меркулина и опустил глаза. Меркулин хотел, минуя его, пройти в домик; медик отрицательно качнул головой и протянул руку, указывая направление. Меркулин медленно, с тяжким предчувствием, повернулся.

Сбоку стояли носилки на низких ножках. Они были накрыты белым, и под этим белым проступали очертания… Меркулин подступил к носилкам, замер, потом через силу сделал еще шаг. Белое покрывало было натянуто не до самого верха, остался незакрытым желтый лоб, веки и виднеющиеся из-под век полукруги радужной оболочки и зрачки – неподвижные, неживые и странно внимательные.

Усилием воли, потребовавшим физического напряжения, Меркулин оторвал взгляд от этих глаз, повернулся и стал смотреть на медика, который все еще возвышался в дверях. Меркулин сумел даже покривить губы улыбкой (движение это вызвало боль, как если бы пришлось силой раздирать сросшиеся губы), прежде чем спросил:

– Это… он?

– Да, – последовал краткий ответ.

– Жив?

Медик угрюмо качнул головой.

– Как же это?

Медик повторил безнадежное движение и переступил с ноги на ногу. Чувствовалось, что он хотел уйти – и не мог.

– Он чрезвычайно нужный работник…

Меркулин произнес эти слова и взглянул просительно, словно главным сейчас было: чтобы этот медик и остальные работники Службы Жизни (они за это время успели подойти и полукругом выстроиться за спиной прилетевшего), чтобы все они поняли, каким нужным работником был Коренюк, неподвижно лежавший сейчас под белым покрывалом, сколь многое сейчас зависело от него. Как будто нужно было лишь убедить их – и в следующую минуту Коренюк, зевнув, закроет эти свои страшные глаза, а потом откроет настоящие, умные и живые, и эта страшная сказка окончится.

Но спасатели молчали, так что нельзя было даже сказать – слышат ли они и понимают ли. Потом из-за спины стоявшего в дверях появился другой медик, маленький и сухой, лицо его было натуго обтянуто старой кожей. Он сначала пошевелил губами вхолостую, словно разгоняя их, чтобы без запинки произнести надлежащее. На полянке вдруг оказалась такая тишина, точно здесь никогда и не шумели деревья.

– К сожалению… – старик начал формулой, древней, как медицина, – к сожалению, на этот раз мы оказались бессильны. Исключительный случай, этого давно не случалось. Мы опоздали. – Он широко развел руками и долго держал их растопыренными, пропорционально своему недоумению и редкости приключившегося. – Да…

– Как это произошло? – Меркулин с удивлением услышал, что говорит чужим голосом, хриплым и дребезжащим.

– Он шел напрямик через лес. Не знаю почему. Торопился? И упал в глубокую яму. Когда-то это был колодец, веке в девятнадцатом или двадцатом, а возможно, и раньше. Неудачное падение, переломы. Большинство – не столь опасно, но шейные позвонки… Мы могли бы исправить и это, – с жалкой гордостью сказал старик. – Но при падении он повредил медифор. К тому же – яма… Мы приняли сигналы искаженными. Пришлось долго искать; наступили необратимые изменения, хотя медифор и понизил температуру до возможного в этих условиях предела.

Старик перевел дыхание и уже другим, не столь официальным голосом продолжал:

– Отвратительное состояние бессилия… – Он кивнул в сторону аграплана, – Машина набита всем, чем угодно: приборы, устройства, сердца, легкие, печени – все, вся мудрость и могущество медицины, и вот… Он совсем умер, – неожиданно детским оборотом закончил старик, и заметно было, что, выговорив страшную новость, он почувствовал облегчение.

Меркулин кивнул.

– Ему было тридцать лет… – зачем-то сказал он.

Маленький медик хотел что-то произнести, но вместо этого сошел с крыльца и пробормотал: «Свертываемся. Уничтожьте это». Его коллега, тяжело ступая, направился к аграплану, вытащил из кабины баллончик; возвращаясь назад, отстранил неподвижно стоящего на том же месте Меркулина. Раздалось громкое шипение. Розовый домик опал, съежился, как будто был сделан из снега, дымные струйки поднялись к вершинам деревьев. Медик тщательно собрал в мешочек пепел – наверное, чтобы ничто больше не напоминало о происшествии.

– Всего лучшего, – сказал медик. – Мы летим. Если хотите осмотреть колодец – он там, в чаще, метрах в четырехстах. Его уже засыпают.

Меркулин рассеянно кивнул. Дверцы аграплана захлопнулись. Он взвился – бесшумно ушел вертикально вверх; потом траектория его стала изгибаться туда, где в высоком небе висел вакуум-дирижабль, пост Службы Жизни. Один из многих, висевших на равных расстояниях надо всей планетой.

Меркулин вздохнул, потом направился к лодке. Движения его были неуверенными, как во сне.

Как во сне…

Меркулин часто заморгал, словно просыпаясь. Вокруг была обычная лабораторная тишина. Все те же цифры дрожали на экране. График хода работ… В институте нет больше ни одного специалиста нужного профиля. Есть кто угодно: подземники, океанисты, специалисты по воздушным сообщениям. Космиков нет.

Меркулин задумался; логическое мышление и здесь должно было оказать помощь. Логика всегда помогала – и поможет! – найти выход.

Нет специалистов; что это значит? Институт по-прежнему на месте. И все люди тоже – кроме одного. Все Элмо в порядке. Заводы-изготовители, автоматизированные до предела, освобождены от производства всякой другой продукции. Они ждут. Как только из института поступает разработка, они немедленно воплощают ее в металл и пластмассу.

Только разработки не поступают.

Беда в том, что автомат для космического завода-спутника, новая машина с производительностью, в несколько раз превышающей существующую, – это не такая уж простая вещь. И подземник, например, усевшись за Элмо Коренюка и пытаясь сделать принципиальный проект новой машины и при этом ничего не упустить из тех требований, которые предъявляются к такой машине, просто погибает под градом сведений, хранящихся в памяти Элмо, которые он не знает куда девать, как употребить в дело. Например, прочность. Для подземника это – одно; увеличивая прочность, можно идти по линии утяжеления. Но, оказывается, для Звездолетного пояса это не годится: вес там – один из основных показателей, на каждом спутнике все точно сбалансировано, каждый лишний килограмм может оказаться действительно лишним. И готовая конструкция летит на переработку. Оказывается, космики идут по линии не усиления детали, а подбора других материалов. Марками этих материалов начинена память коренюковского Элмо, но там одни марки: их характеристики Коренюк знал наизусть и не загружал ими ячейки памяти. Теперь же приходится подключать к работе чуть ли не десяток электронных справочников. А когда находится материал с нужными характеристиками, он, оказывается, именно для этой машины не годится, потому что твердость соседних деталей значительно меньше, они будут при работе изнашиваться очень быстро. Приходится искать заново…