Павел Молитвин - Проклятый город

Любопытно, что в летописях древних индейцев встречаются упоминания о случаях массового помрачения на сексуальной почве, поскольку многие священные церемонии происходили ночью, и надобно думать, выбирая места для возведения пирамид, жрецы знали, какой эффект они окажут на молящихся.

Такая статья, с позаимствованными из разных источников пикантными фактами, не могла не вызвать восторга. Находятся, разумеется, педанты — встречаются такие зануды и среди моих знакомых! — которые утверждают, что никакие мы не журналисты, а «самые настоящие мародеры, халтурщики и плагиатчики». До известной степени они правы, хотя среди ученых мужей ходит шутка, что, ежели диссертация списана с одной работы — это плагиат, с двух — компиляция, а с трех и более — полновесный ученый труд, обобщающий созданное предшественниками. Но есть у меня и более веский аргумент: я бы, господа хорошие, и сам с удовольствием писал о мексиканских пирамидах не понаслышке, а облазив их сверху донизу, но кто ж меня в Мексику в командировку пошлет?

Петенька Крымов рассказал мне давеча в ответ на это следующую историю о царе Филиппе, папаше того самого Александра Македонского, коего никому представлять не надо. Шел как-то Филипп по площади столицы с важного и волнительного собрания, и увязалась за ним старушонка, начавшая жаловаться царю на жизнь. И дети, мол, ее не слушаются, и внуки ни во что не ставят, и пенсию ей платят маленькую и нерегулярно, и в собесе очереди невозможные, и по телику пакость кажут, и проклятая инфляция в гроб вгоняет, не говоря уже о соседке, которая… Ну, словом, понятно, на что может жаловаться пожилая женщина. И, ясное дело, Филипп ей ответил: «Некогда мне, мать! Уймись, своих забот хватает! Нет у меня времени слушать каждого обиженного и несчастного!» На что старуха ему и говорит: «А коли нет у тебя времени выслушать нас и вникнуть в наши беды — не будь царем!»

Трудно мне было Петеньку переспорить и нечего ему возразить, ибо сидели мы под холщовым навесом с надписью «Балтика» и загружены были уже под ватерлинию светлым № 3, и день стоял погожий, и прав он был, по большому счету, как сто членкоров. Но прав только отчасти, и ответить ему следовало хотя бы для поддержания душевного разговора. Тогда-то я и обратил Петенькино внимание на выглядывавший из его сумки внеочередной номер нашего «ЧАДа». Но бывший мой однокашник — тот еще гад ползучий, из любого положения вывернется! — вместо того чтобы признать, что и мы на что-то годны, заявил: ежели, дескать, ему приходится пользоваться вместо туалетной бумаги — наждачной, то говорит это вовсе не о том, что у него жопа чугунная, а об отсутствии выбора.

Подумав, он, впрочем, признал, что выбора у меня тоже нет, и обещал свести с неким профессором, имеющим «сказать пару слов» по поводу черных пирамид пришельцев.

У меня не было что сказать про пришельцев, но новая статья о египетских пирамидах обещала выйти очень и очень недурной;..

Она таки и вышла недурной. Но шеф сказал, что народ перекормлен пирамидами и материалы о них придется попридержать. А сейчас он хотел бы получить от меня что-нибудь веселое, страшное, злободневное и анекдотичное. Уставился через свои чудовищные окуляры мне в глаза и, догадавшись о том, какой последует ответ, изрек:

— Мишамбо, если у тебя нет заготовок и наметок, сядь с кружкой пива и придумай что-нибудь забойное. Ты же можешь, я знаю!

Черт бы его побрал! Разумеется, я могу, особенно если мне говорят, что в меня верят. Но мне хотелось писать о пирамидах! Мне хотелось написать продолжение предыдущей статьи, в которой говорилось о том, каким географическим и астрономическим чудом являются три великие египетские пирамиды! О вычисленной египтянами, или, точнее, их учителями атлантами, прецессии равноденствий, о картах турецкого адмирала Пири Рейса и «третьей силе», связавшей древних египтян с обитателями доколумбовой Америки. О том, что Сфинкс, известный нам как «человеко-лев», прежде, вероятно, был просто гигантским каменным львом, смотревшим в день весеннего равноденствия 10450 года до нашей эры на своего зодиакального собрата, а ныне устремившим взор на Водолея. Это было по-настоящему интересно! Это давало масштаб и перспективу, а всем нам полезно иногда отвлекаться от сиюминутного, дабы задуматься о вечном. Да-да, я тоже готов ухмыльнуться и вспомнить Гавриила Степановича из «Театрального романа», патетически восклицавшего: «Эх, деньги, деньги! Сколько зла из-за них в мире! Все мы только и думаем о деньгах, а вот о душе подумал ли кто?» Но это же правда!

Появление черных пирамид всколыхнуло что-то в душах, заставило нас с изумлением осмотреться по сторонам. И что же? Прошло две-три недели, месяц, и мы ими уже накушались. Мы забыли о них, и по телику опять с утра до ночи травят про очнувшихся от дремы террористов, экстремистов, маньяков и о всевозможных стихийных бедствиях. На экраны вернулись телесериалы — около двадцати штук в день. Все-все вернулось на круги своя…

— О, Антонио, не видел ли ты мои прокладки? — трагическим голосом вопросил я, услышав жалобные вопли очередной страдающей Марии.

— Шел бы ты, Миша… трудиться в комнату. И тебе телик мешать не будет, и я от тебя отдохну, — ласково предложила Валька, и я потащил старенький, купленный в комисе ноутбук в комнату.

— Чем занимаешься? — спросил я у Альки, намекая на то, что неплохо было бы освободить мне стол.

— Редактирую Пришвина, — важно сказал он, старательно чиркая в «Хрестоматии» для пятого класса карандашом. — Чудовищно пишет. Его бы из вашего журнала поганой метлой с такими рассказами погнали.

— Это верно, — согласился я, подумав, что тезка мой — Михаил Михайлович — скорее всего не стал бы пристраивать свои опусы в наш журнал.

— Иди-ка, дружок, за секретер, мне тут поработать надо, — сказал я не понимающему тонких намеков сыну, и тот, сделав мне козью морду, освободил стол, на который я торжественно водрузил своего маленького помощника.

Подпер голову руками и уставился в закатное, исчерченное перламутровыми облаками небо…

Точно такие же перистые облака плыли над черной пирамидой, на которую мы с Валькой и Алькой поехали взглянуть в прошлое воскресенье. Мы доехали на метро до станция «Московская» и пошли к памятнику защитникам Ленинграда, называемого в народе «Стамеской». Чудовище это всегда производило на меня тягостное впечатление: мало того, что обелиск и впрямь сделан в форме стамески, так под ним еще и карикатурно крохотные бронзовые человечки мечутся — ужас какой-то!

Алька углядел черную пирамиду уже от универсама, примыкавшего к универмагу «Московский», но целиком мы увидели ее, только дойдя до начала Московского шоссе. Она высилась на месте парка Городов-героев и была окружена наспех поставленным бетонным забором. Выглядела черная пирамида впечатляюще, но по-настоящему оценил я ее размеры, только заметив стоящий подле нее храм Георгия Победоносца.