Ярослав Вейс - День на Каллисто (антология)

Но вот солнце превратилось в лампу, а земля — в простыню. Врач внимательно и спокойно смотрел на нее. А Сандре хорошо: она до сих пор ощущает это двойное слаженное пульсирование. Она улыбнулась.

— Благодарю вас, пан доктор.

И она охотно рассказала о своих ощущениях: поле, похожее на то, что на картине в галерее, но в то же время совсем другое, чем «Зеленые хлеба».

— Вы хотели бы иметь эту картину?

Взгляд девушки выражает удивление.

— Зачем? Она у меня есть. Ведь ее не украли.

Доктор прикрыл глаза. «У вас есть эта картина, точно так же как у меня, как у любого другого посетителя галереи».

— Я имею в виду, хотели бы вы иметь ее у себя дома?

Сандра не понимала.

— Но ведь… Она всегда в моем распоряжении…

— Ага, зрительная память. Воображение. Беспокойство о судьбе произведения искусства, которым вы особенно дорожите. Не так ли? Между прочим, охранники тоже испытывали чувство беспокойства: страх, что произойдут кражи, обуял всех, весь мир был в тревоге. А вы — такая чувствительная, такая эмоциональная натура…

Говоря эти успокаивающие слова, врач не испытывал удовлетворения. Что, собственно, ему удалось выяснить?

— Голова болит? Чувствуете себя хорошо? — продолжал он задавать привычные вопросы.

— Вполне нормально.

И все же врач выписал рецепт.

— Вы и на сей раз не рассказали мне откровенно обо всем. Ну, как-нибудь загляните еще, — прощаясь, сказал он.

Сандра поблагодарила и поспешила уйти. «Ты со мной, поле, ты еще со мной, и мне этого достаточно. Для чего мне лекарства? Сразу же после работы мы пойдем с тобой на выставку современного искусства, хочешь? А в воскресенье поедем в Збраслав, я постараюсь научить тебя разбираться в скульптуре. Вечером мы вместе будем читать стихи».

Изгнание.

Отовсюду изгнан. Один.

По распоряжению руководства все участники эксперимента своевременно покинули своих испытуемых, лишь я остаюсь. Если бы я не взбунтовался, я бы тоже сейчас возвращался вместе с ними… Мне предстояла еще долгая жизнь, интересная, плодотворная, полезная.

Но что осталось бы после меня?

После акции, которая могла бы изменить жизнь планеты, теперь уже моей планеты, которую они назвали негостеприимной, я бы испытывал постоянные угрызения совести, чувствовал бы себя виноватым. Разве я мог смириться с тем, что моя собственная жизнь интересная? Плодотворная? Полезная?

Обладай я большими запасами энергии, я бы остался здесь и ждал. Ждал того момента, когда смогу вернуться к себе на родину вместе с человеком. Хотя путешествие со скоростью, которая не вредна человеку, для нас слишком незначительно — оно продолжалось бы столетия, — все-таки я бы дождался. А сейчас я обречен на гибель: мне неоткуда пополнить свои запасы энергии.

Я должен погибнуть: вступив в контакт с представителями здешней интеллигенции, я израсходовал слишком много энергии. Но я об этом не жалею. Я сделал это ради человечества.

Я бы с удовольствием остался с тобой, Сандра, еще на некоторое время; я бы смог еще просуществовать за счет твоей энергии, утечку которой ты бы даже и не почувствовала — ведь ты постоянно рождаешь новую энергию. Но это всего лишь вторичная энергия, не та, которая дает мне возможность чувствовать себя самостоятельным существом. Я бы только воспринимал тебя, выслушивал, не в состоянии ответить взаимностью. Разве это жизнь? Это равноценно смерти.

И все-таки я бы остался, ты мне веришь? Но я не стану этого делать, ибо мое присутствие изменяет тебя. Ты относишься ко мне так, как могут относиться друг к другу только представители одного рода, вы нуждаетесь в постоянном общении, я должен говорить с тобой. А мои силы на исходе. Я постараюсь вернуть тебя в твое первоначальное состояние. Чтобы 'ты могла жить, как раньше. Вот почему я заставил тебя пойти к врачу, а его — дать тебе сеанс гипноза. Остатки своей энергии я израсходую, сообщив тебе мою последнюю волю: ЗАБУДЬ МЕНЯ. Если ты забудешь меня, не оставишь в своей памяти, я умру дважды. Но ты будешь жить, счастливо жить. Ты научила меня называть это совестью. Я не знаю, какая разница существует между понятиями «совесть» и «ответственность»; наш закон предполагает руководствоваться в своих действиях чувством ответственности. Я, не согрешу, выполнил его. Я вычеркну себя из твоей памяти, уничтожу все следы о себе в твоих воспоминаниях. И ты забудешь меня. Ты вернешься к тому человеку, которого покинула ради меня.

Я совсем близко, Сандра, и я чувствую свою обновленную гармонию. Освободившись от меня, ты, верно, улыбаешься в ожидании новой встречи. Мне не хватает твоих чувств, Сандра, я бы хотел видеть, слышать… Но я забуду, что означают эти слва. И сами слова забуду, энергия убывает, прощай, Сандра, твое поле погибает. Но оно не жалеет об этом, оно ни о чем не жалеет. Я познал, понял и пережил то, что мало кому из нас суждено. Пока будет теплиться во мне моя угасающая жизнь, я буду благодарен тебе: ты научила меня жить так, как живете вы, люди. Трудно. Несовершенно. Но как прекрасно это несовершенство! Перед челвечеством открыты безграничные возможности, жаль только, что я уже не увижу, как оно их реализует… 

Збинек Черник{*}.

Самое запутанное дело комиссара{27}

(перевод А. Першина)

Домик комиссара стоял в стороне от других домов на окраине города. Уличное освещение в эту глушь еще не провели, всюду было темно, светилось только одно окошко на втором этаже — видимо, там комиссар работал. Улица была пуста. Шенсберг вышел из машины, закрыл ее на ключ и направился к двери, нащупывая кнопку звонка. Ага, вот и она. Он позвонил. Из глубины дома раздался голос хозяина:

— Входи, Гарри, дверь открыта.

Комиссар — один из умнейших полицейских страны, гроза всех жуликов, бродяг и воров (ни одному из них не удавалось от него уйти) — был старым холостяком. Любитель одиночества, он не имел привычки приглашать подчиненных к себе домой, даже в силу служебной необходимости. Но сегодня он сделал исключение, позвонил Шенсбергу и попросил приехать к нему, да не откладывая. Случилось, мол, нечто чрезвычайно важное.

Шенсберг по деревянным ступеням поднялся на второй этаж в кабинет комиссара. Тот его уже ждал.

— Присаживайся, Гарри, — сказал комиссар. — Сожалею, что был вынужден вытянуть тебя из дома, но боюсь, что дело, о котором хочу тебе рассказать, не терпит отлагательств. Ты ведь знаешь, я служу в полиции три десятка лет, собственно говоря, именно сегодня исполнилось ровно тридцать лет, как я вступил в полицию — день в день. За это время никому и никогда не удавалось застать меня врасплох, не удастся и сейчас. (Это была своеобразная присказка, неизменно одна и та же, постоянно повторяемая. Комиссар начинал ею каждое дело, чем, откровенно говоря, несколько раздражал своих в общем-то верных и преданных сотрудников.) Но легкой работенки ждать нечего, это точно. Итак, к делу. Ты когда-нибудь слышал об опытах профессора Холма из Генетического института? Вряд ли, я так и думал. О них не принято открыто говорить, а тем более писать. И я бы ничего не знал, если бы… Вот именно, если бы. Сам-то я в этом деле не специалист, от биологии всегда держался подальше, поэтому прошу извинить за неточность. Ну, так вот. Этот самый Холм и его ассистент нашли способ воздействия на гены человека, благодаря чему сущность индивида может полностью измениться. Результаты опытов, как утверждают, поистине ошеломительные: речь идет о создании человека, скорее сверхчеловека, который способен делать все, о чем мы, простые смертные, можем лишь мечтать. Только представь себе: развитие этого мутанта — так сами ученые его называют — от младенческого возраста до возмужания происходит всего за каких-нибудь два года. Через два года он уже полностью сформировавшаяся личность, способная жить до двухсот лет! Но это еще не все. Ты только послушай, на что он способен. Я тут записал кое-что для памяти.