Максим Лучинин - Повестка в космос

И это сработало. Оглушенный и ослепленный, я вдруг осознал, что помехи в груди больше нет. Я был жив, лежал на чем-то, делал вдох, выдох, еще вдох.

Отупевшая от кашля голова гудела, как набатный колокол. Тело отсутствовало в ощущениях, изможденное кашлем вконец, и я радовался свободе от него хоть на какое-то время.

И минули сотни тысяч лет, прежде чем я снова осознал, что я — это я. Беспамятство могло длиться и секунду, но поскольку следить за временем было некому, то секунда приобретала равнозначность вечности. и лишь когда сознание включилось, начался заложенный в генах «тик-так», не позволяющий забыться, отсчитывающий мгновения жизни, сличая их одно с другим, делая выводы и заполняя голову белым шумом «существования».

«Лежу», — подумал я. Как пенсионер на отдыхе, следующую мысль я родил далеко не сразу. «Лежу», — крутилось в голове, поворачиваясь то одной стороной, то другой. Не хотелось уходить от этой мысли. Торопиться некуда, ничего особо не хочется. Что есть, то есть. Зачем нужно что-то еще, когда и так терпимо. Жив — и ладно. Ничего не болит — замечательно, оставьте в покое, чтоб и дальше не болело. «Лежу».

Вот только руки не двигаются. Я попытался пошевелить руками — не получилось. Но зато не болит ничего. И хорошо.

Что- то прикоснулось к лицу. Непонятное, мягкое. Покряхтев, я сдвинул шестеренки в голове, подумал: «Что-то там есть, к лицу прикоснулось». Эта богатая мысль надолго заняла меня. Залогом безопасности и жизни являлась неспешность и осторожность, и я обдумывал мысль «Что-то там есть…» очень долго и основательно. В итоге решил пощупать, что же там. Несколько неудачных попыток — и вдруг по нервам пришел сигнал, что две мои руки встретились перед лицом. «Ага! — понял я. — Это одна рука к лицу прикоснулась, а вторая рука ее нащупала». Руки казались заполненными ватой, и Двигал ими будто не я, а кто-то другой, дергая за веревочки, неловко перемещая суставы, лишь с двадцатой попытки попадая в нужное место. Я почувствовал, что все тело мое такое — ватное, отстраненное, реагирующее на приказы головы неточно и замедленно.

«А глаза? — вдруг вспыхнула мысль. — Что с моими глазами?!» Я ничего не видел. Заторможенные моргания ощущались, но ничего не меняли. «Почему?» Что-то прикоснулось прямо к выпуклости глаз. «Это я пальцами прикоснулся», — понял я. Глаза находились на месте, но ничего не видели.

Спустя несколько десятков мыслей и сотен хаотичных движений (только в них я мог отслеживать течении времени) я познакомился со своим телом достаточно хорошо, чтобы заставить его передвигаться. И я пополхз. Наверное, я больше походил на гусеницу: извивался подтягивал конечности, выбрасывал их по направлении движения. Ползти было жутко неудобно. Земля проваливалась ямами, торчала вверх мягкими кусками, ни одного сантиметра ровной поверхности. Словно обезумевший экскаватор заходился здесь в жестоком приступе эпилепсии.

Полз я долго. Услышь я вопросы: «зачем?», «куда?» — очень бы удивился. Ответов, естественно, не было. Зачем растет дерево? Оно же не знает. Так и я: ползу потому, что ползлось, о смысле я не задумывался. Зато стал лучше управлять телом. Руки и ноги больше не торчали резиновыми шлангами и могли довольно точно двигаться так, как хотелось.

«Да ведь тебя же убили», — вдруг подумал я и остановился.

Странно. Убили. Думать о себе этим словом непривычно и жутко. Хотя кое-какой опыт у меня был. Ари тоже меня убивала. И взрыв меня убивал. Хотя нет, взрыв мог убить, — не получилось. Вот у Ари получилось. Временная остановка сердца для вручения подарка. Но я тогда не умер до конца, не успел… Зато сейчас успел.

Был мертвый, стал живой. Я абсолютно точно знал, что умирал. Потусторонний мир в воспоминаниях не остался, может, его и не было, но сам факт смерти мой организм знал и помнил абсолютно точно. «Сна я, может, и не запомнил, но то, что спал, — непререкаемо». Как-то так.

М- м, да я ж как Иисус! Гришка воскресе! Безумие…

А не видел я ничего потому, что вокруг тьма кромешная. Даже не знаю, сколько времени потребовалось мне для понимания этого простого факта. Но в какое-то мгновение тело достаточно пришло в себя, стало ясно: глаза есть, и они видят. Только видеть нечего — свет здесь умер по-настоящему, навсегда.

Резиновые пальцы нащупали в кармане сотик. Но сотик тоже умер по-настоящему после путешествия в пивном бочонке. Гадство! Почему, скажите на милость, я получил способность оживать, а в темноте видеть не научился? Второе же намного легче! В чем смысл?

И тут я вспомнил ен-чунов. Свет! У меня был свет!

Комок светящегося пластилина размазался в кармане мягким блином. Непослушными пальцами я отскреб его от ткани. Ну-ка! Сожмем!..

Словно два арматурных стержня вонзились мне в глаза! Я заорал и чуть не выронил из ладони сдавленный кусок, испустивший вокруг себя тусклый ореол свечения. Неяркий свет причинил такую боль, что я почти потерял сознание.

Долго- долго лежал не шевелясь, боясь двинуть даже пальцем перед страхом новой боли. Впрочем, насколько долго, я сказать не мог: время текло скудным прозрачным потоком, то исчезающим, то появляющимся вновь. Боль в глазах длилась мгновение, перед тем как я зажмурился, действительно мгновение. Сколько же длилась последующая неподвижность, определить не представлялось возможным. Отсчет секунд и минут нащупывался в чередовании вздохов и выдохов, но следить за ними не получалось, сознание отвлекалось, — и бездна безвременья накатывала и поглощала ручеек секунд и минут бесследно.

Постепенно боль ушла. Я снова жаждал видеть, где я нахожусь. Сжав в кулаке податливый кусок, я не стал сразу открывать его. Осторожно, по миллиметру сдвигая пальцы, я выпустил наружу ниточку света, протянувшуюся из моей руки в стену тьмы, исчезающую в ней почти сразу. Глаза смотрели, видели, боли больше не было. Как будто зрение прошло инициацию, и теперь, обращенный, я вновь мог воспринимать свет.

Пальцы разошлись, как лепестки цветка, слабый огонек открылся толще мрака. Он выхватил у темноты небольшую полусферу, расчертил широкими мазками теней открывшееся пространство, дрожащее в неверном свете.

Э, да я на кладбище! Матерь божья, еще один могильник…

Земля, на которой я сидел и по которой полз, — трупы. Холм, поднимающийся впереди, — трупы. Ямы, рытвины, борозды — тела, торчащие конечности, головы. Трупы, трупы, трупы…

Никаких эмоций у меня не возникло. Я сам был труп, непонятно только: бывший или еще настоящий. Зрелище царства мертвых вызвало лишь оцепенение. Примостив огонек на «землю», я тупо уставился на свалку из тел. Обступающий со всех сторон мрак не сулил ничего хорошего, и я туда не торопился.