Юрий Никитин - Я живу в этом теле

Я спросил скептически:

– А вот там, где серое пятно?

Он развел руками:

– Там просто туманность. Сравнительно молодая. Ну, по меркам Вселенной… Не больше чем полмиллиарда лет. Что в ней творится, пока ни один телескоп не видит, а астрономы ломают головы в догадках. Так что ваша догадка…

Я поморщился:

– Я никогда не был догадостным. И вообще терпеть не могу гадать, догадываться, угадывать.

– Но вы почувствовали нечто?

– Забудьте, – попросил я. – Мало ли что ощутилось. Подумать только: я – и вдруг читаю звездные карты! Брякнуть такое среди моих коллег, засмеют. Извините, но все эти астрологии, гадания на кофейной гуще и внутренностях барана…

Он сказал обиженно:

– Что общего между наукой астрологией и гаданием на внутренностях барана?

– Я же сказал, извините.

– Но вы так сказали…

– Просто я понимаю и принимаю только твердые факты. Факты, которые можно проверить.

Стук каблучков за спиной стал громче. Донесся задорный голос Маринки:

– И пощупать! Аркадий, он признает только факты, которые можно пощупать. Наверное, он все-таки хохол.

ГЛАВА 2

Маринку я все-таки довел до квартиры, поздновато для прогулок одинокой женщины, а пьяни на улицах много, ночевать отказался: муравьи не кормлены.

Дома наскоро принял душ, потом всматривался в это существо, что вытиралось мохнатым полотенцем. Мягкая протоплазма, жидкая плоть на непрочном скелете, но на этой планете это считается «крепко сбитым». За тонкой пленкой кожи, что предохраняет… как же, предохраняет!.. от микробов и плесени, слабая плоть, что изнашивается с каждой микросекундой, сложные внутренние органы, что мешают друг другу. Ни во что не могу вмешаться, все идет само по себе, я катастрофически старею, приближаюсь к этому самому… к небытию.

Не отрывая глаз от зеркала, я сказал негромко:

– Итак, Генеральный Конструктор… предположим, что ты слышишь меня. В любом случае, что я теряю? Я хочу сказать тебе, что твой великолепный план создания человечества… начинает рушиться. Да-да, хотя сейчас это еще незаметно. Совсем недавно людям достаточно было, что их не убьют, что не умрут от болезней в молодости… или в зрелости. А смерть от старости воспринималась как неизбежное, как должное! К тому же везде поддерживалась вера в загробную жизнь. Хоть религией, хоть сектами, хоть суевериями или псевдонаучными рассуждениями о жизни после смерти.

Я передохнул, прислушался, ответа не получил, продолжил:

– Но сейчас религия рухнула, а жалким публикациям об ином мире грош цена. Сам же человек, живя в сравнительном благополучии, уже думает не о том, как дожить до старости, а как жить и жить, не покидая этого мира. Если он узнает… если в самом деле узнает!!! – что после его смерти все исчезнет, если он это прочувствует, то устоит ли общество в том виде, в каком ты его создал? Нет, наверняка рухнет. Посему ты должен подумать о новой ступеньке нашей организации. Мы должны стать бессмертными! Если же это почему-то очень сложно, то долгоживущими. Несколько тысячелетий или хотя бы столетий. Отдельные же особи должны жить оч-ч-ч-чень долго. Чтобы у других была надежда! Человек такое существо, что каждый уверен, что именно он будет долгожителем.

Из зеркала на меня смотрел двойник. Губы его шевелились, лицо побледнело. Мокрые волосы торчком, в глазах страх и боль. За спиной белые кафельные стены, белая, как в больнице, дверь. А я стою в пустой ванной перед этим стеклом с зеркальной поверхностью и разговариваю со своим отражением.

– К черту, – сказал я вслух. – Скоро из стен розовые слоны полезут… Надо завязывать.

На алгоритмах расстелил постель, но сердце колотилось, как после двух чашек крепкого кофе вслед за рюмкой коньяка. Левая половинка груди вздрагивала, сердечная мышца захватывала кровь большими кружками и выбрасывала с такой силой, что вены вздувались.

Перед глазами встал телескоп Аркадия, его горьковатый рассказ, но, сколько я ни пытался представить звездное небо, получалось нечто серое, даже не темное, блеклое, а абсолютно нейтральное. Как не вызывает эмоций небо у любого зверя: оттуда не пахнет ни добычей, ни опасностью.

Понятно, для меня небо как небо, пока я не пытаюсь выйти за рамки простых человеческих… из вежливости назовем их человеческими, чувств. И все же ЭТО происходит именно на уровне чувств. Ведь когда начинаю думать, что умру, ничего не происходит. Когда начинаю думать усиленно, что умру, что меня съедят черви, что меня не станет, не будет, что дальше мир будет без меня, все равно ничего, кроме неприятного ощущения, не возникает.

А вот когда пытаюсь это представить…

Стараясь не потерять мысль, я поспешно лег на диван, расслабился, закрыл глаза. Неприятное ощущение начало нарастать почти сразу.

Внезапно в сознание ворвался посторонний звук. Я вынырнул из темного озера, куда начал погружаться. Сердце снова заколотилось учащенно, разбудило застывающую кровь. Красные потоки потекли по жилам, зашумели на порогах суставов, проникли в мозг и наполнили меня ощущением дивана, где в бок уперся корешок забытой книги, нерасшнурованных кроссовок и отвратительного визга сработавшей сигнализации чересчур осторожного владельца машины.

Некоторое время я лежал, все еще пытаясь углубиться в состояние, когда меня не станет, но стерва визжала, взвывала, скрежетала, отпугивая потенциальных угонщиков, хотя наверняка всего лишь какая-то ворона нагадила из поднебесья, а сигнальная система с готовностью пошла отрабатывать затраты.

Злой, я вскочил, схватил со стола пустую бутылку из-под шампанского, если швырнуть с моего четырнадцатого этажа, то у какой машины не лопнет крыша? Сигнализация не заткнется, но зато хозяин машины поймет, что он не один, что в следующий раз могут и похлеще…

В последний момент с усилием заставил себя оставить бутылку на подоконнике. Отпечатки пальцев надо сперва стереть, да и потом буду лежать и прислушиваться к крикам, а сейчас у меня задача покруче…

Затворил дверь на балкон, закрыл форточку, лег, но сердце колотилось бешено, мысленно я разбивал машину дурака, сжигал ее, бил ему самому морду, объяснял свои действия соседям, а сердце все колотилось, и эти картины были куда ярче и живее, чем попытки представить себе черноту небытия.

Со все еще колотящимся сердцем поднялся, прошлепал в ванную. Пальцы привычно покрутили вентили, палец потыкал в тугую струю воды, ощутил фарфоровую гладкость вентиля, брызги стали горячее, заученными движениями сполоснул белое корыто, заткнул пробкой. Потом я видел, как на вешалке появляется моя одежда, это разумоноситель раздевается на привычных алгоритмах. Перед глазами высветились ровные белые квадратики кафельной плитки.