Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4

Двое в комнате. Она говорит:

— Сегодня по радио была передача. Я уж не знаю, как они просочились в эфир. Но мне больше делать особенно нечего, так что я весь день сижу и слушаю радио, что, может быть, передадут что-то про нас или таких, как мы. Как правило, ничего не передают, но если сидеть день за днем, то можно что-то услышать. Я не знаю, сколько дней можно так просидеть. Но другого способа нет услышать что-то.

Так вот что они передавали. Есть сильные сомнения, что все эти люди — результат инцидента на химическом предприятии. Это не для того, кто хочет действительно что-то понять. Это только для того, кто хочет придумать легкое объяснение и на этом успокоиться. Никто, по существу, не знает, что это такое и откуда. Вчера снова произошла авария на другом заводе. Аварии происходят все время, о них просто очень мало сообщают. Но я сижу весь день, так что мне удается кое-что услышать, пока не запретили и не сняли из новостей. В воздух попало очень большое количество ядовитого вещества. Все умерли. Но вот только один не умер. Никто не знает почему. Пришла милиция. Ему сделали все анализы. Но ничего не нашли. Ровно ничего. Даже рентген ничего не показал. На снимке ничего не было видно. Тогда запросили власти и получили разрешение на вскрытие. У него не было внутри ничего. Никаких внутренних органов. Только сплошная однородная мякоть, ровная, как сердцевина яблока. Непонятно, как он только жил с такими внутренностями. Хотя, говорил медик, который вел передачу, если бы было понятно, как живет обычный человек с самыми обычными внутренностями. Это только говорят, что понятно, но на самом-то деле для медицины все эти внутренние органы представляют собой не меньше загадки, чем если бы там просто была однородная сердцевина. Так он говорил. Может быть, я чего-то не поняла, я не знаю, дальше шли какие-то профессиональные термины.

Тот парень, он тоже прикусил язык. И медик тот, что выступал, потом прикусил язык, когда его забрали в милицию. Милиция решила, что это он не просто так выступал, а чтобы привлечь внимание других. Потому что у него нет другого средства привлечь таких же, как он сам. Обычный способ совершения самоубийства, когда ничего не дают, когда нет под рукою уже совсем ничего. Другой, если свободны руки, я знаю, что можно глубоко с размаху ткнуть указательным пальцем в глаз. Я приберегаю этот способ для себя. Нужно только иметь очень большую решимость. Но если попасть в милицию… Чтобы не принадлежать им. Чтобы не находиться в их распоряжении, что они могут сделать все, что угодно, с тобой. Я могу представить, что такая решимость может появиться тотчас же.

Они считают, что это ничего. У них получается, что у таких, как мы, совсем другие жизненные ценности. И что для нас прикусить язык ровно ничего не стоит.

Но это не так. Я представляю себе, какие они все испытывали перед этим огромные нравственные мучения. Здесь не то чтобы только в том дело, что если прикусишь язык, тебе будет от этого очень больно. Жалко не боли, жалко язык, потому что он твой… Ну, мне не сказать… Потому что, если вдруг умрёшь, то потом другого такого больше никогда не будет. Ты за себя имеешь ответственно перед ними всеми. А то, что они все дураки и этого не понимают, и не пытаются тебе помочь сохранить себя, напротив, хотят уничтожить — так от этого же тебе не легче, а только хуже.

Очень не хотелось бы попасться. Потому что тогда, ладно даже, что можно, прикусить язык, это они у тебя никогда не смогут отобрать. Но и ты уже никогда не сможешь отобрать у них свое тело. Они смогут делать с ним, что захотят, и смогут узнать, как оно устроено.

Недавно радио передавало про одного человека, который прыгнул в огонь, чтобы от него ничего не осталось. Часто хочется уничтожить свое тело уже сейчас, чтобы только о нем никто никогда не смог узнать. Часто думается о том, что эти знания не для людей. И опыт других тоже показывает, что это не для людей. Они не понимают и никогда не поймут, они только ненавидят нас за то, что мы могли с этим жить, а они не могли бы. Хотя неизвестно, как каждый из них бы себя повел, если бы ему такое досталось. Скорее всего, тоже не захотел бы умирать, пожалел бы себя, решил бы уж как-то сколько-то времени потянуть, а потом будь что будет.

Только очень важно, для того, чтобы не умереть, найти кого-нибудь такого же из своих. Я не умею сказать. Но ты, конечно же, понимаешь, о чем я говорю. Потому что ты, хотя и не говоришь ничего, но всё же понимаешь всё то же, что и я.

Двое в совершенно пустой комнате. Вокруг удивительная пустота. Никакой мебели нет. Даже обоев. Сидят на абсолютно пустом голом полу. Но больше им ничего и не нужно. Она продолжает рассказывать.

— Эти случаи. Их сейчас много. Очень часто пожары. Многое продолжает взрываться. Но чаще всего улетучиваются в воздух особо опасные химические вещества.

Они списывают все на нас. На таких, как мы. Хотя они ничего никогда не объявляют по радио, они даже не хотят, чтобы простой народ знал. Простой народ догадывается, но не знает. Об этом запрещено говорить людям даже между собой. Просто между собой милиционеры знают, что если кто-то устраивает аварию на предприятии или если кто-то в столовой подмешивает крысиную отраву в компот, то тот единственный из многих, кто от этой отравы останется живой, тот значит и есть его единственный родной друг.

Но я думаю, что они преувеличивают. Несчастный человек никогда не станет ничего такого делать, чтобы разделить своё несчастье с другими, он просто будет сидеть один дома, вот как я это делаю, и просто ждать, когда же, наконец, передадут что-то по радио.

Но радио обычно никогда не оправдывает моих надежд. Я знаю все, что происходит по радио. Но по нему ничего, ну просто ничегошеньки никогда не передают. Я просто бесславно провожу день за днем, внимательно прислушиваясь к разной человеческой ерунде.

Я думаю, что очень много из таких случаев просто часто устраивают они сами. Чтобы понять, что, собственно, происходит. Они боятся нас. Они боятся происходящего. Они ведь, в сущности, тоже ужасно одиноки, милиционеры. Они один на один со своими знаниями, которых всегда не хватает, и им надо что-то решать. Ни с кем никогда не могут посоветоваться. Сказать про это народу, не для того, чтобы получить умный совет, а чтобы снять большую ответственность только с себя. Но они не могут и не хотят этого сделать, они только прикидываются храбрецами и хозяевами жизни, внутри же они больше всего боятся расплаты за результаты своих решений. И тогда за ними приходит, наконец, их белая простыня, которую они так давно ждут.

Двое в пустой комнате. Больше кроме них никого нет. Она говорит: