Сергей Званцев - Были давние и недавние

— Степан Демьянович, — воскликнула она, — только не навязывайте нам этого авантюриста! Какой он племянник? Жулик он, а не племянник! Пусть скажет, куда он увез тело несчастного Петра Эдуардовича.

Она зарыдала. В коридоре появились соседи и соседки. Все обступили участкового и жавшегося к нему Линевича. Все что-то кричали. И вот тут-то Степан Демьянович и проявил себя.

— Граждане, тихо! — скомандовал он, и наступила тишина, столь же удивительная в создавшихся обстоятельствах, как внезапный переход ураганного ветра в тихий, ласковый муссон.

— Прокуратура установила самоличность этого гражданина, — продолжал Степан Демьянович, легонько подталкивая упиравшегося Линевича вперед. — Установлено, граждане, что этот товарищ действительно приходится племянником уехавшему доктору (тут Степан Демьянович покривил душой, но это была ложь во спасение!) и что зовут его, как и дядю, Петром Эдуардовичем. А по фамилии — тоже Линевич. Понятно?

Никто не отвечал. Как зачарованные, все смотрели оратору в рот. Ободренный работник милиции продолжал:

— Записку писал действительно дядя. Он пустил к себе в комнату племянника. Какое же вы имеете право препятствовать? Никакого. — Он решительно кончил: — Иначе оштрафую!

Он сделал шаг вперед. Все расступились. Держа Линевича за руку, он в полнейшей тишине дошел до двери спорной комнаты и, открыв ее, втолкнул (правда, очень деликатно и скорее символически) рыжего парня, сумевшего достичь положения, небывалого дотоле: он приходился самому себе племянником и одновременно дядей.

Участковый вошел следом и закрыл за собой дверь.

— А теперь дайте подписку, что берете на себя сохранение всех вещей вашего дяди, — с облегчением вздыхая, сказал он.

Линевич сел за стол, уверенно полез в ящик, вынул листок и написал требуемую бумагу. Степан Демьянович взял ее и, аккуратно сложив, спрятал в брезентовый портфель.

— До свидания, — вежливо попрощался он.

Но в этот момент спокойное течение событий было прервано вновь возникшим в коридоре оживлением. Кто-то энергично постучал в дверь. Линевич крикнул: «Войдите!» И в комнату вошел молодой человек в плаще, в синем берете. Линевич тотчас узнал журналиста Беседина.

Происшествие с омоложенным врачом захватило Беседина. Это было чертовски интересно. Но… В прокуратуре, куда его повела ниточка расследования, прокурор ошеломил Беседина сообщением, что рыжий молодой человек — никакой не омолодившийся доктор Линевич, а просто Линевич — племянник доктора, приехавший погостить и воспользовавшийся разрешением дяди пожить в его комнате по такому-то адресу. Выходило, что заведующий приемной был нагло обманут своим посетителем. А ведь этот рыжий парень так искренне рассказывал о своем бедственном положении омоложенного научного деятеля, так убедительно жаловался на равнодушие признанных ученых к его великому открытию! И эта десятка, которую он взял взаймы… Дешевый авантюрист, вот кто он! Словом, Беседин был не первый и не последний, павший жертвой внешне убедительных улик.

— Вы меня, надеюсь, узнаете? — несколько театрально спросил Беседин.

— Да, конечно, — пролепетал Линевич, сразу поняв, что теперь он пропал. В открытые двери заглядывала Апфельгауз-Титова. От острого любопытства она даже помолодела.

— Что вам угодно, гражданин? — строго спросил участковый. Но это не произвело никакого впечатления на журналиста. Он прикрыл за собой дверь.

— Это комната вашего дяди? — спросил он Линевича, оглядываясь. Письменный стол, заваленный бумагами и книгами. У другой стены — стол обеденный, на котором стояла неудобная посуда; тощая кровать аскета, прикрытая потертым одеялом, в углу — плетеная корзина с крышкой, полки с книгами и отдельно — полка с ретортами, спиртовой лампой, дорогим микроскопом и какими-то блестящими инструментами, свидетельствующими со всей убедительностью, что хозяин комнаты — старый холостяк и ученый, притом ученый, не добившийся ни высоких премий, ни признания.

— А что вы желаете? — несколько нетерпеливо спросил участковый.

Беседин протянул ему свой корреспондентский билет и сказал:

— У нас тут с товарищем должен состояться небольшой разговор. Я обожду, пока вы не кончите вашего дела.

— Я уже закончил, — несколько суетливо сказал участковый. Появление товарища из газеты его смутило. С этими газетчиками не оберешься беды! Он-то честно выполнял свой долг, но разве мало примеров, что и это не спасало от придирчивости? Такой фельетон запустят, поди потом оправдайся.

— До свидания, — неожиданно сказал Степан Демьянович и вышел, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь. В коридоре его поджидала одна лишь Апфельгауз-Титова. Остальные, видимо, примирились с вселением рыжего племянника в комнату доктора и разошлись.

— Только что приехал и уже у него гости? — сгорая от любопытства, спросила она шепотом.

Степан Демьянович сказал с несвойственным ему раздражением:

— Прошу не вмешиваться в частную жизнь других жильцов. — Немного помедлив, он закончил: — В общем… прошу не нарушать!

Очень строго посмотрев на обомлевшую вдову и четко отбивая шаг, он ушел.

А в комнате доктора происходила драматическая сцена.

— Стало быть, вы — племянник? — недобрым голосом спросил Беседин. Он уселся верхом на стул, отчего стоявший перед ним Линевич почувствовал себя пехотой, атакованной на близком расстоянии кавалерией в строю. Петр Эдуардович сжался, ожидая разгрома. — Ну, отвечайте! Племянник? Да вы не смущайтесь. Наполеон Третий только потому сделался императором, что был племянником Наполеона Первого… Может, и вам предстоит… стать Линевичем-вторым!

— Да, племянник, — выдавил из себя Петр Эдуардович. — А что мне оставалось делать?!

В его словах прозвучало искреннее отчаяние, и чуткое ухо журналиста это сразу услышало.

— То есть как прикажете вас понимать? Не хотите ли вы сказать…

— Вот именно, хочу сказать, — Линевич вдруг заговорил отрывисто и решительно. — Я вам уже объяснил. Мною после тридцати лет работы найдено такое сочетание микроэлементов… Несет мощное стимулирующее начало. — Петр Эдуардович увлекся и уже, кажется, забыл, что его приперли к стене, уличают в авантюре, в попытке втереть очки — и ради чего? Ради получения десятирублевого займа! Он уже весь был во власти своей идеи. Он уже не сидел, а метался по комнате, жестикулируя и хватаясь за голову.

Неожиданно гость прервал его, спросив не то иронически, не то всерьез:

— Омоложение все-таки? Но вы знаете… — Беседин критически оглядел Линевича: — Вы знаете? Хотя, судя по шевелюре и гладкому лицу, вам можно дать лет двадцать от силы, но… Простите, есть что-то стариковское в вашем облике.