Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— Фантазия, — сказал Мюллер. — Вышла из-под контроля и пошла вразнос. Хорошо, до конца недолго оставалось.

— Это обычное дело, — сказал Птааг. — Когда фантазия схлопывается, граничные условия смещаются, правила искажаются, так специально делают, чтобы подготовить клиента к возвращению в реальность. Чтобы не казалось, что реальный мир — говно.

— А иначе может показаться? — спросил Мюллер.

— Может, — кивнул Птааг. — Если не принять мер. А если меры принять, то тоже может, но с меньшей вероятностью. Ты, кстати, застрахован на большую сумму от смерти и безумия, резервную копию почему-то делать не стал, но это не очень нужно, технология хорошо отработана вероятность осложнений минимальна.

— Откуда ты знаешь все это? — спросил Мюллер. — Если ты — это я, мы должны знать одно и то же.

— Все правильно, память у нас общая, — согласился Птааг. — Но мы смотрим в нее с разных сторон. И еще на тебя влияет внешний думатель, он не до конца отключился, остаточные волны пока идут. Минут пять осталось.

— Это и есть конец света? — спросил Мюллер.

— Типа того, — кивнул Птааг. — Если твою фантазию можно считать светом. В принципе, можно, но с натяжкой.

— Погоди, — сказал Мюллер. — Лайма, дети, Ион, Константин, Ким… мама в богадельне, все это просто детали фантазии? Через пять минут они все исчезнут?

— Кое-что сохранится в твоей памяти, — уточнил Птааг. — При желании можно кого-то переместить в другую фантазию, так иногда делают, но это дорого и не очень честно. Потому что в другой фантазии персонаж станет другим. Никто не умеет вытягивать воспоминания с достаточной точностью, чтобы потом спроецировать тот же образ в другую обстановку. Зато можно на новом месте воспоминание подновить, чтобы оно не противоречило другим данным. Обычно человек ничего не замечает, некоторые умеют недолго сопротивляться, субъективно это видится как галлюцинация, причем невозможно понять, что именно нереально — прошлое или настоящее.

— А что нереально на самом деле? — спросил Мюллер.

— Все, — ответил Птааг. — В реальности ты лежишь на кровати в дурдоме, на голове у тебя шлем, он навевает грезы. Никакой ты не великий медик, а обычный лошара из среднего класса, накопил социального кредита и теперь оттопыриваешься. А может, не лошара, может, нормальный человек, с моей стороны трудно разобрать, плохо видно.

— Погоди, — сказал Мюллер. — У тебя получается, что вся моя жизни — иллюзия. Но тогда сложность иллюзии получается неимоверная, ни одному богу такое не под силу!

— Распространенное заблуждение, — покачал головой Птааг. — Для глупого человека нет разницы между миллионом или миллиардом, ни то, ни другое в голове не укладывается. А человек высокоразвитый подберет подходящий образ для сравнения, и все станет понятно. Так и тебе что одна сотня петабайт, что десять в сотой степени — все едино. А по жизни объем памяти в мозге не так уж и велик, обычный бытовой думатель справляется запросто, если ничем другим не загружать.

— Не верю, — сказал Мюллер. — Весь мир вокруг не может быть придуманным!

— Зря не веришь, — сказал Птааг. — Сам подумай, разве могло человеческое общество пройти такой огромный путь всего за одно поколение? От копий и стрел к пушкам, от первобытных шаманских погремушек к магическим телефонам, да как ни строй модель, все равно не меньше тысячи лет понадобится! А сколько социальных потрясений на твоей памяти случилось! Вначале заморские колонии, ты их, правда, отменил минуту назад, но мы-то помним, что они в предыдущей реальности были, потом растаманская ересь, буржуазная революция на пустом месте, без всяких предпосылок, это вообще немыслимо! Это как если бы… ну, например, одна мировая война, потом вторая, а потом две великие державы балансируют полвека на грани войны, а войны не происходит, а потом одна держава мирно коллапсирует, а войны все равно нет… Или как если бы люди прилетели на луну и увидели бы, что там такая же земля, как везде, только, например, без воздуха и воды, а тяготение в шесть раз меньше…

— Хватит кривляться, — перебил его Мюллер. — Наша история не такая дурная, как твои примеры. И еще одну вещь ты упустил. Я знаю только то, что знаю, для меня история одна, та, что была, другой нет.

— Другая скоро будет, — заметил Птааг. — Ты вот-вот откроешь всю нашу общую память. Блокада держится на одних нейролептиках, это временная мера, так специально делают, чтобы на выходе из фантазии крыша не отъезжала…

— Я не хочу открывать твою память! — закричал Мюллер. — Не хочу убивать мир! Я люблю жену, детей, Иона тоже в каком-то смысле, не хочу, чтобы они стали иллюзиями! Ты сучара, Птааг, гондон штопаный…

— Возвращаются ругательства, хороший признак, — улыбнулся Птааг.

— … уродище мохножопое, — продолжал Мюллер. — Да чтобы ты сам себя… стоп…

Внезапно Мюллер понял, что следует сделать.

— Мы с тобой одной крови, Птааг! — провозгласил он. — Я тоже властелин времени! Хочу вернуть время в самое начало этого мира!

Птааг протяжно свистнул и произнес с восхищением:

— Ну ты даешь!

А потом Птааг исчез, и комната, в которой они провели последние минуты (ничем не примечательная комната без каких-либо особенностей, Мюллер даже не заметил, как и когда она сформировалась), тоже исчезла, а Мюллер понял, что идет по коридору средневекового замка, одет в средневековую одежду, а на руках у него маленький мальчик, завернутый в средневековое одеяло. А в конце коридора стоит коренастая женщина с нелепыми пегими волосами, похожая на матушку Ксю, только меньше, чем та, не такая огромная… понятно, почему…

— Господи, — выдохнула матушка и упала на колени.

Мюллер (или все же Птааг? Нет, пусть будет Мюллер) протянул ей руку, хотел помочь встать, но кулек с ребенком угрожающе накренился, и Мюллер вернул руку обратно. Просто сказал голосом:

— Да на кой черт мне все эти почести… Встань, Ксю, не унижайся.

Она встала, но голову не подняла, смотрела вниз.

— Возьми этого мальчишку, — приказал ей Мюллер. — Воспитай как положено.

Ксю подняла голову и посмотрела Мюллеру в глаза.

— Кто это? — спросила она.

— Я, — ответил Мюллер.

— Омен тоже ты? — спросила Ксю.

— Вроде да, — кивнул Мюллер. — И творец, по-моему, тоже.

Ксю посмотрела на него испытующе, вдохнула, задержала дызание, выдохнула, и наконец решилась.

— В чем смысл жизни? — спросила она.

И сразу чуть-чуть съежилась, как съеживается собака, ожидающая удара, только менее заметно, она все-таки очень храбрая женщина.

— Вот твой смысл, — сказал Мюллер и протянул ей младенца. — Возьми и отдай Ассоли, пусть воспитает как надо.