Франсис Карсак - Робинзоны космоса - Бегство Земли - Рассказы.

Наконец, когда мы пересекли орбиту Урана, уже и Совет, в свою очередь, спустился в нижний город, и я тоже окончательно поселился во дворце Планет, на глубине шестисот метров. Большие экраны в моем кабинете создавали иллюзию окон, смотрящих в черное небо. Атмосферное давление быстро падало, сжиженный воздух ложился серым покровом на обычный снег.

Я еще поднимался изредка, обычно вместе с Ренией и Кельбиком, в мой старый кабинет на верхнем этаже Солодины. Маленький терморадиатор поддерживал там сносную температуру, а герметические окна были усилены дополнительными рамами для поддержания внутреннего давления. Я хорошо помню тот день, когда мы пересекли орбиту Гадеса. Все трое мы сидели на своих обычных местах, но сейчас мой кабинет, когда-то заваленный всякими документами, был чист и гол, если не считать листа белой бумаги на моем столе, — мы по-прежнему пользовались бумагой, правда, не такой, как ваша, по составу и гораздо более прочной. И на этом листе лежал грубый каменный топор. Давным-давно мне подарил его мой покойный друг, геолог Р’варк. Топор относился к первой доисторической эпохе, и я хранил его как символ непрерывности человеческих усилий и, быть может, как счастливый талисман. Он воплощал в моих глазах дух наших сражавшихся с враждебной природой предков, которые победили, выжили и завещали нам никогда не сдаваться! Возможно также, что это оружие безвестного воина давно забытых времен как-то ассоциировалось у меня с борьбой, в которую вступили и мы сами.

Я сидел возле окна. Снаружи была ночь, усеянная звездами, и среди них, в неизмеримой дали, чуть крупнее других и немного ярче сверкало Солнце, отец всего сущего. У самого горизонта на фоне неба еле выделялся бледный диск нашей старой, верной Луны. Венера была едва видна.

Передо мной простирался мертвый город, освещенный только прожекторами обсерватории. Суперструктуры утопали в снегу в отвердевшем воздухе, напоминая горбатые спины гигантских животных. Под холодным слабым светом лишь отдельные деревья, убитые слишком долгой зимой, еще вздымали с террас оголенные ветви.

Я активировал экран, и на нем возникло лицо Керлы, старшего астронома.

— Как скоро мы преодолеем рубеж? — спросил я.

— Через три минуты и пятнадцать секунд...

Рубеж... Так мы называли теоретическую орбиту Гадеса, то есть такую, по которой эта планета бы двигалась, если бы эта орбита имела форму круга, а не ярко выраженного эллипса. Она обозначала для нас границу Солнечной системы.

Минуты неощутимо уходили. Нам следовало бы присоединиться к тем, кто ожидал нас в нижнем городе, но я предпочел более интимную атмосферу моего старого кабинета. В сущности, этот рубеж не имел никакого значения, но все мы, текны и триллы, привыкли к мысли, что настоящий большой путь через космос начнется тогда, когда мы пересечем эту условную черту.

Раздался легкий хлопок. Кельбик торжественно откупорил бутылку маранского вина и наполнил три бокала, поставленные Ренией на стол. Мы ожидали в молчании.

— Десять секунд, — услышал я голос Керлы.

Я встал, взял бокал.

— Друзья, тост Кальра-основателя! За прошедшие века.

— За настоящее! — подхватил Кельбик.

— За вечные дни грядущего! — тихо закончила Рения.

Мы выпили. Сначала тихо, затем все громче и громче, все мощнее и гуще запели сирены города, усиленные динамиками. Вой сирен терзал наш слух, как жалобный стон всей планеты, как безумные голоса машин, изнемогавших от непосильного напряжения. Откуда-то сверху, с купола Солодины, луч прожектора в последний раз осветил террасы, вырывая из темноты отдельные контуры и отбрасывая жесткие тени. Затем отовсюду взвились ракеты. Они взлетали в черное небо, рассыпая разноцветные искры, и тут же падали маленькими огненными кометами. И сразу все кончилось. Сирены умолкли, прожектор погас. Земля пересекла рубеж.

Мы долго еще сидели молча. Наконец я встрепенулся, взял Рению за руку.

— Ну ладно, пора спускаться! У нас еще много работы.

Прошло несколько недель, и мы уже удалились на безопасное расстояние, когда однажды в несусветную рань меня разбудил сигнал видеофона. На экране возникло взволнованное лицо Хани.

— Хорк, скорее приходите. На Солнце замечены первые признаки реакции. А, и ты там, Рения? Тоже приходи!

Мы торопливо оделись и бросились к лифту. Через несколько минут мы уже были у входа в центральную обсерваторию, где едва не столкнулись с взъерошенным и тоже полусонным Кельбиком. Хани ожидал нас в окружении целого штаба своих астрономов. Он был в отчаянии. Я не стал тратить времени на утешения.

— Вы сказали — первые признаки реакции. Но почему так рано? Вы уверены?

Не говоря ни слова, главный астроном Керла протянул мне фотоснимок, сделанный автоматической обсерваторией на Меркурии. Я склонился над снимком, Кельбик рассматривал его через мое плечо.

— Что ты об этом думаешь?

— Ты же знаешь, Хорк, я и близко не астроном. Дай мне показания спектрографа и клочок бумаги, и я скажу тебе свое мнение.

— На первый взгляд, дело дрянь. Но ты прав, нужно все как следует рассчитать. А вы что скажете, Р’тхал?

Р’тхал, специалист по Солнцу, мужчина средних лет, взял в руки фотографию.

— Согласно вашим расчетам, Хорк, которые были проверены и уточнены Кельбиком, первым признаком должно быть появление на Солнце особо темного, быстро увеличивающегося пятна с температурной инверсией. Вот серия снимков, на которых зафиксировано это явление.

Р’тхал показал нам, как на снимках сначала появилось крохотное пятнышко, почти незаметное на солнечном диске, как оно быстро росло, а затем вдруг исчезло и сменилось расплывчатым светлым полем, особенно ярким в том месте, где первоначально находилось черное пятно.

— Все цифровые данные в вашем распоряжении, — добавил он.

— Хорошо. Сейчас же установите прямую связь с центральной вычислительной станцией. Нам нужна звуконепроницаемая комната...

— Они все здесь такие.

— Тогда сойдет любая. Подъем, Кельбик! Ах, да: еще нам нужна бумага! Да побольше!

Мы заперлись и тщательно проверили данные. Мы давно работали вместе, поэтому я усвоил его систему анализа, а он — мои методы, пусть менее изысканные, но зачастую более быстрые. На протяжении шести часов мы работали порознь, останавливаясь разве что для того, чтобы выпить по чашке питательного бульона, который нам приносила Рения. Закончив расчеты, я поднял голову и взглянул на Кельбика. Лицо его было мертвенно-бледным.

— Так ты думаешь?..

— Я думаю, что если мы и уцелеем, то только чудом!