Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Заклинания с упоминанием куриного помета, а, равно, конского навоза и человечьего дерьма, весьма способствуют обильным урожаям, да и дети от них быстрее растут.

Между тем, многие старушки пристально ко мне приглядываются, уж не знаю почему. Я совсем смутилась. Только потом поняла, что их специально наняли исполнить некий спектакль. Ладно, пропели свое, стоит ли обращать внимание. И тут раздается громкий голос: «Мимо движется некто огромный, приехал из столицы, направляется в селение, коим владеет младшая ветвь нашего рода. Этот некто величав, словно гора, или стена, или борец сумо. Вот спина его, мерно качаясь-вздымаясь, движется мимо».

Тот, кого когда-то звали «пребольшущим», переехав в столицу, даже трудностей с одеждой не испытывал — всегда находился подходящий размер. Да и не столько действительно рослым стал, сколько раздобрел на столичных харчах. Стоит ли восхвалять такого?! Гора, стена, борец сумо — поистине преувеличения, что уместны разве что на таких поминках. Тогда это было мне невдомек, просто подумала: раз старики-старухи — сплошь мелюзга, то и все в округе — одни недомерки.

По ту сторону железной дороги, в полях за рощей тянется в небо труба винокурни. Направляясь к автобусной остановке, я оборачиваюсь и вижу, как крохи-старушки вереницей выходят из вокзала. Каждая прикрывает голову веером, чуть пританцовывает при ходьбе. Сейчас я еще не знаю, что за роль отведена им, этим, как зовут их, «тетушкам-заводилам», в поминальном мероприятии. А приглашают их для создания праздничного настроения. Они всегда являются с северо-запада, из-за гор, дабы предотвратить идущее оттуда злосчастье и восхвалять всех и вся.

Автобус сворачивает на горную дорогу, и время становится до смешного нелепым; по окрестным полям разгуливают мириады ворон; мы взбираемся все выше, и я теряю малейшее представление о том, куда еду.

Некогда в Канидэси укрылись самураи, проигравшие битву, и с той поры здесь живут их потомки.

Так думали соседи. Но возможно и это — только несуразные домыслы в связи с двухсотлетними поминками.

Главная усадьба располагалась сразу против автобусной остановки. Возможно, местным хозяевам доверили почтовую службу, и автобус привозил сюда людей за письмами. С обеих сторон к дороге подступали поля.

До меня доходили разговоры, что, мол, и белые стены, и ограда, и ворота с верхней поперечиной, и черепица, и лак — все было недавно обновлено. От старого дома за воротами, который мне доводилось видеть на фотографиях, сохранился единственный флигель. Прежними остались каменные плиты мостовой и высоченные деревья парка; зато вместо цветущих полян и зарослей кустарника — искусственные цветы погребальных венков, кадки с комнатными растениями. Возле колодца с водоподъемным насосом громоздится котел, под которым ярко пылают угольные брикеты. Из котла с яростным хрипом вырываются клубы пара. Верно, готовится тот самый, известный мне только по рассказам, перечный суп. И всего-то: сделали низку из ярко-красных перчиков «соколиные когти», опустили на миг в кипяток — и суп готов. Ни навара, ни гущи, ни аромата. Но для поминок — лучше не придумаешь. Ведь главное в подобной церемонии — смех сквозь слезы, а некоторым расплакаться куда как тяжело, вот они и хлебают супец, и потом рыдают без устали. Собственно, в такой день в доме только этот суп и готовят, остальную еду доставляют из ближайшей харчевни под названием «Рыбный мир».

Видимо, в главном доме, едва увидали меня в моем красном кимоно, сразу поняли, что я из родственников. Мы обменялись приветствиями, после чего кто-то из встречавших вдруг протянул мне на выкрашенной в ярко-красный цвет ладони нитку с иголкой. Это для того, догадалась я, чтобы прошить хлопковой нитью тридцать семь перчиков «соколиные когти», а концы ее завязать узлом «драгоценная яшма». Получившееся ожерелье полагалось надеть на шею и опустить в кипяток, а потом глотнуть готовый отвар. Я и пригубить-то его не успела, как слезы заструились рекой, да еще кожу на затылке перцами припекало.

После церемониального вкушения супа — обмен поклонами. Но пожертвований, как мне показалось, никто не передавал. Невозможно было разглядеть и вход в главный дом. Широко распахнутые раздвижные перегородки фусума должны бы открывать путь к домашнему алтарю, но в прихожей во множестве толпились гости, поправляя парадную одежду и прихорашиваясь. Усадьба в плане напоминала лежащий на земле длинный крюк. Короткая фасадная часть соединялась длинной крытой галереей с внутренним садом; позади возводили дом из легких полых блоков, похожих на детские бумажные игрушки хариботэ. Выкрашенные в красный цвет стены галереи были сплошь увешаны то ли увеличенными фотографиями из старых альбомов, то ли специально написанными портретами усопших, имевшими вид свитков какэмоно. Напоминая о восьмиугольном здании из песни старух на станции, в стороны от главного дома тянулись восемь свежеотстроенных крыльев.

Готовясь к юбилейным поминкам, старались потратить как можно больше денег, но сооружать что-то капитальное считалось верхом глупости. Как говорится, «двадцать дней простоит — и ладно». После поминок времянки попросту разбирали.

Плохо соображая, где что, я прошла сквозь толпу и оказалась в молельне. Мною никто не интересовался. Видимо, здесь собрались всамделишные покойники. Едва я это поняла, как сзади ко мне приблизилась женщина примерно моих лет в плотном окружении каких-то людей; она казалась всему чужой в своем будничном платье и с обыденным выражением лица. У нее спрашивали, готов ли перечный суп. Потом заговорили о том, что воскресшие знай твердят о своей прежней жизни, а о нынешней и понятия не имеют, с живыми их ничего не связывает. На меня никто не обращал внимания. Со мною всегда так: даже в очереди в парикмахерской все преспокойно проходят к мастеру, словно меня и нет вовсе.

В молельне родственников невозможно отличить от покойников, толпа в сотню человек, поди разбери, где кто. Воскресшие мертвецы вправе беседовать только с теми, кого знали при жизни; что до живых, то они, похоже, могут общаться с кем угодно. В первозданном виде сохранилась только центральная часть комнаты, вдоль поблескивающих золотым песком новых стен громоздились тоже отливающие золотом строительные детали для новых построек. Молельня была задумана в форме восьмигранника, в каждый угол вел переход, крытый циновками татами. На табличках были красной тушью начертаны названия: Поминальный зал. Новогодний зал, Праздничный зал. Траурный зал. Чтобы облегчить покойникам воскресение для них предусмотрели специальное пространство, в котором температуру поддерживали кондиционеры — согревали для летнего праздника Бон, охлаждали для Нового года.