Михаил Кликин - Личный враг Бога

Долго, до самого вечера, Глеб копал могилу, разрыхляя чернозем наконечником копья и выгребая землю руками. Боль вернулась, но куда страшнее были навязчивые воспоминания. Он гнал их от себя, с остервенением вонзая копье в почву.

Когда яма была готова, он взял на руки легкое тело Уота и аккуратно опустил его в неглубокую могилу. Он усадил труп так, как это было принято у гоблинов – на корточки, лицом к закату, вложив в негнущиеся пальцы древко копья. Постояв некоторое время с опущенной головой, он закидал могилу землей и кровоточащими ладонями выровнял образовавшийся холмик. «Прах к праху», —еле слышно пробормотал он слова из своего мира и пошел прочь, все убыстряя шаг, словно желая убежать от преследующих воспоминаний.

Никогда, ни к кому он не относился так хорошо, как к этому Одноживущему гоблину. И сам же привел его к смерти… Или все было предопределено? Расписано заранее, запрограммировано, выверено? Стоит ли винить себя в смерти куска программного кода разумного существа?..

Когда солнце уже почти скрылось за холмами, Глеб вышел на дорогу. В пыли, среди старых следов подкованных лошадиных в. копыт и колес давно проехавшего обоза, он разглядел свежие отпечатки четырех пар башмаков. Люди, оставившие их, следовали на запад.

Он выгреб из котомки остатки еды и быстро без аппетита поужинал, сидя на обочине и смотря на садящееся солнце. Болела голова. Он достал из-за пояса горшочек с чудодейственной мазью и смазал сочащуюся сукровицей ссадину на виске. Потом по-стариковски тяжело поднялся и пошел догонять скрывшееся солнце.

Всю ночь Глеб шел за убийцами, и следы его мягкой кожаной обуви накрывали отпечатки тяжелых башмаков, окованных железом. Утро неслышно подкралось сзади и осторожно тронуло его спину. Солнце догнало его.

Мир просыпался. Согревшись, застрекотали в траве кузнечики. При приближении человека они смолкали, вспугнутые сотрясением почвы, а когда человек проходил, возобновляли свой треск за его спиной. Чибисы носились над дорогой ломаными зигзагами, ныряли в воздухе и испуганно о чем-то вопрошали бредущего мимо путника. Затерявшийся высоко в небе жаворонок выводил нервную мелодию…

Глеб шел, не отвлекаясь на красоты пробуждающейся природы. Перед ним, повторяя его движения, шагала коротконогая тень, и ему казалось, что это она ведет его, заставляя делать очередной шаг, увлекая за собой, торопя своей недостижимостью.

Глеб устал. Ему необходимо было выспаться и отдохнуть. Бедра его одеревенели, икры сводила судорога, ступни в мягких кожаных мокасинах сбились о высохшую землю, но он механически переставлял ноги, с каждым километром все сильнее опираясь на древко копья.

Он не думал о мести, он уже ни о чем не думал. Он торопился выйти из этих диких земель, но не осознавал и этого. Подсознание гнало его вперед, и он шел по заброшенной пыльной дороге. Шел вслед за тенью. Шел, обогнав ее. Шел, когда она исчезла совсем, слившись с ночной темнотой.

Постоялый двор Горбуна Сира стоял в стороне от больших Дорог. Лишь узкая пыльная грунтовка проходила мимо его заведения, но обычно в это время года по ней никто не путешествовал.

Горбун был хорошим человеком и мог бы быть еще лучше, если бы не убыточное хозяйство и не его старая жена. Впрочем, сегодня даже ссора с женой не испортила ему настроения. Слава создателю, четверо богатых постояльцев заглянули к ним в этот мертвый сезон…

– Дура! – ругал он на кухне жену, размахивая руками. – Кто же так жарит цыпленка! Тебя что, этому мать научила?! По миру нас пустить хочешь?!

– Иди-ка отсюда, старый хрыч! – вторила ему супруга. – Учить меня вздумал! Выметайся, пока сковородкой не огрела!

Угроза возымела свое действие, и Горбун спешно ретировался, бормоча ругательства и возмущенно дергая головой.

– Карга старая, – бубнил он себе под нос. – Вся в мать свою пошла. От той жизни не было, а теперь и эта с ума сводит…

По скрипящим ступеням рассохшейся лестницы он поднялся на второй этаж и осторожно поскребся пальцем в дверь номера, снятого постояльцами.

– Да! – сказал хриплый голос из-за двери.

Горбун выдержал секундную паузу, приоткрыл дверь и улыб-] нулся, обнажив черные головешки зубов.

– Не угодно ли господам холодного эля?

– Пива, горбатый, пива. Называй вещи по-человечески, – сказал смуглый бородач, точивший гигантский боевой топор.

Горбун уважительно посмотрел на его широкие плечи, на мускулистые руки, на массивное лезвие топора и сказал:

– Хорошо, господин Черный, – кое-кого Сир уже знал по именам. – А вам, господа?

– Неси сразу бочонок, – ответил за всех Черный, отставляя в сторону топор и опрокидываясь на широкую дубовую кровать. Дерево хрустнуло под его массой, и Горбун испугался за свою мебель. Но не подал виду.

– Одну минуту, – сказал он и аккуратно прикрыл дверь.

В подвале было темно, прохладно и сыро. Горбун долго стоял, разглядывая ряды разного рода емкостей, и размышлял, какое пиво подать – то, что получше, или обычное. Решив не скупиться – гости заплатили авансом, – он, крякнув, приподнял опутанный паутиной бочонок и стал тяжело подниматься наверх. На последней ступеньке он запнулся, чуть не упал и громко закричал, так, чтобы слышала жена:

– Ну, что ты там возишься, дура! Господа ждут!

– Подождут! – крикнула в ответ жена.

– Дура, – только и сказал Горбун.

Он запер лаз в погреб, засунул ключ поглубже в карман и потащил пиво в комнату к квартирантам. Те встретили его суровым молчанием, и только Черный одобрительно хмыкнул и принял бочонок, легко подхватив его одной рукой. Горбун потоптался немного, но, чувствуя свою обидную ненужность, удалился на кухню к жене.

Когда дверь за ним закрылась, четверо в комнате переглянулись.

– Если будем двигаться такими темпами, то через пять дней будем в Городе, – сказал высокий блондин. Все согласно кивнули, а Черный, оторвавшись от пивного бочонка, громко рыгнул.

– Питекантроп, – негромко прокомментировал арбалетчик, но Черный его услышал.

– Потише, козявка, – беззлобно сказал он.

– Черный! Стрелок! Вы слишком часто стали ругаться, – прервал перепалку блондин.

– Никаких проблем. Медведь, – развел руками арбалетчик. – Мы же так, в шутку.

– Берите пример с Клода. Молчит, словно язык проглотил. Все громко рассмеялись. Не смеялся только сам обезображенный Клод. Известный вор и жулик лишился языка полтора года назад.

На кухне, услышав раскаты хохота, вздрогнул Горбун.

– Давай быстрей, – поторопил он жену. – Они же мне весь дом разнесут. Будешь тогда в свинарнике жить. Самое тебе там место… Давай-давай, поспешай!

– Не говори под руку, – огрызнулась женщина, заканчивая сервировать широкий поднос, перекованный из медного щита. Они подхватили еду и понесли ее наверх.