Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

- Нехай строют! - буркнул Петр. - Что эт за строители, которых так легко переманить можно! Ненадежные...

- Это да... - вздохнул Захар.

- А что, там, в Катериновке, жизнь лучше? - спросил ангел, отрезая себе очередной кусок мяса.

- Может, и не лучше, но проще, - ответил Захар. - Им там для всей бригады дом дали, понаобещали чего-то...

- А к нам сегодня Полуботкин Демид приходил. - сообщил Петр.

- Опять мясо в обмен на песни хотел? - спросил ангел.

- Не-е, поговорить заходил.

- Да, странный он какой-то, - сказал Захар. - Петь ему, говорит, надоело. Хочет настоящим делом заняться, да только, говорит, ничего пока другого не умеет.

- А я что-то давно его песен не слышал, - признался ангел.

- Да никто их не слышал с лета, - сказал Захар.- Может, он от любви страдает? Училка ведь его того, бросила. А может, и вообще у него с ней ничего не вышло?!

Вспомнил тут ангел о Кате, и враз грустно ему стало. Видно, заметил это Захар, понял свою ошибку и решил ее исправить.

- Ну а мясо как сегодня? - спросил он, глядя ангелу в глаза.

- Хорошее, - сказал ангел.

- А ты погоди чуток, я сейчас другого принесу! - Захар вышел из-за стола. Вернулся с другим куском. Сам нарезал от него ломтиков и роздал их Петру и ангелу. Ангел взял кусочек, понюхал его, положил в рот.

- Да, пределов хорошему нет! - твердо сказал однорукий, жуя копченое мясо.

- Ага, - сказал Захар. - Это индейка. Колхозники вчера принесли за работу. Видишь, какое сладенькое получилось!

Ангел кивнул. "Да, - грустно думал он, - пределов хорошему нет". Только думал он это не про мясо, а про жизнь и все ее стороны, обыденные и праздничные.

Глава 39

За густо зарешеченным окном светило солнце и пели птицы. А внутри, в чистенькой, но сырой камере, было прохладно и тихо.

Марк Иванов лежал на нарах, глядел в потолок и вспоминал короткое судебное заседание, после которого они, с Кузьмой очутились здесь, в большом зауральском тюремном городке, в этой камере с больнично-белыми оштукатуренными стенами и потолком.

Он уже не грустил. Это первые несколько месяцев прошли тревожно и нервно. А потом тюремная жизнь стала понятной и не такой уж ужасной. Появились даже знакомые из сидящих рядом уголовников, а один из них, молодой ловкий парень, которого все называли Юрец, стал другом. В общем-то настоящим другом. Собственно, именно он и улучшил жизнь Марка и Кузьмы, он объяснил Марку, как и что надо делать, чтобы выжить. Артист попробовал, и действительно получилось. Для начала Кузьме пришлось выучить наизусть несколько зэковских баллад. Кузьма выучил их быстро и охотно - это Марку они совершенно не нравились, если не сказать больше. Потом Юрец стал приводить в камеру к Марку своих друзей-уголовников, которые с радостью слушали Кузьму, хлопали, матерились и оставляли в камере чай, мыло, хлеб и все, что они каким-то образом добывали, так что не только Марку от этого легче жилось, но и самому Кузьме что-то перепадало. Так шли дни, так тянулся баснословный срок - двадцать пять лет! За птицу Марк переживал меньше, чем за себя: все-таки попугаи и по триста лет живут, а вот люди, они такие скоросмертные...

За зарешеченным окошком зазвучала музыка - видно, начальник тюрьмы приказал поставить свою любимую пластинку с записью какого-то хора.

"За что посадили?" - спросил однажды Юрец.

"За слово..." - признался Марк.

"За какое?"

"Да Кузьма на концерте ляпнул вместо "двое в комнате" - "двое в партии - я и Ленин".

"Политика..." - как-то излишне серьезно выдохнул тогда Юрец.

А суд, приговоривший их, был таким коротким! И адвокат, казалось, больше пытался защитить попугая, чем Марка, хотя именно попугай и навлек на них беду. Обвинитель, правда, адвоката не слушал. Он сказал, что преступление совершает субъект, а кто этот субъект - человек, птица или козел - неважно. Важно только наличие преступления.

Кузьма, сидевший в старой, много раз перечиненной клетке, кашлянул.

Марк встал с нар, передвинул клетку с Кузьмой так, чтобы она стояла в единственном попадавшем в камеру луче солнца, и снова вернулся на нары.

В камерной двери щелкнул замок, отъехала, взвизгнув, невидимая внешняя задвижка, и в проеме показался Юрец. Худой, остроносый, когда на его лице появлялась тонкогубая улыбка, он выглядел совсем подростком.

- Привет! - сказал он, зайдя в камеру. - Тут один новые стихи написал, нехай попка выучит!

- Так тут и поэты сидят? - удивился Марк, увидев в руках у Юрца тонкую школьную тетрадь, свернутую в трубочку.

- Тут все - поэты.

Уже раскрыв тетрадь и предварительно разглядев ее, Марк пробежал глазами первый стих и ничего в нем не понял: буквы будто русские, а смысла никакого. Вспомнил Марк, как после войны Урлухов прислал ему еды и на бумажном пакете с пшеном тоже какой-то ребенок похожую бессмыслицу писал.

- А что это? - спросил Марк.

- Стих, что, не видно?

Марк еще раз прочитал написанное и пожал плечами.

- Ну ты и штымп! - покачал головою Юрец. - Что, по-свойски не кумекаешь?

- Не кумекаю... - признался Марк.

- Ладно, объясню, - сказал Юрец. - Селедка - это галстук, кимарка - это вот нары, тарачки - папиросы, тумак - это вроде тебя человек, хевра - это хорошая компания, штевкал - это жрал... Понятно?

Марк скривился, снял с носа тяжелые очки.

- Что, стих не нравится? - в тонком голосе Юрца зазвучали угрожающие нотки. Марк тяжело вздохнул.

- Думаю, что для попугая, это немного трудно... он такого еще не учил никогда.

- Ну так он еще в тюрьме не был, а раз сейчас в тюрьме - пусть учит, а то я его!..

- Ну хорошо... - согласился Марк. Юрец ушел, закрыв за собою железную дверь на замок. Марк просматривал тетрадку стихов, и взгляд его за толстыми линзами очков тускнел.

- Свалехался Ваня в рыжую хавырку... - прочитал Марк вслух начало одного стиха.

Закрыл тетрадку и снял очки.

Солнечный луч тем временем сполз с клетки, стоявшей на каменном полу, и стал понемногу забираться своей весенней желтизной на гладкие доски нар. Кузьма снова кашлянул. Марк отвлекся от воровских стихов и, подняв клетку, поставил ее снова в солнечный луч.

- Вот, Кузьма, - грустным голосом сказал он, - видишь, что учить придется? Штевкать - жрать - кушать... Да, штевкать хочется... А, Кузьма, хочется пшена поштев-кать? 0-о-ой! Ну давай учить, слушай: "Свалехался Ваня в рыжую хавырку, дурку разкоцал, шоб селедку купить..." О! Смотри, Кузьма, одно русское слово нашлось - купить! Неужели они что-то покупают? Ну, давай сначала:

"Свалехался Ваня в рыжую хавырку..."

Через какое-то время, когда солнце уже заползло на белую оштукатуренную стену, в железной двери открылась кормушка, и в ней показалось улыбчиво-безобразное лицо беззубого Хропуна, заключенного, которому доверяли возить по тюремным коридорам бачок с едой.