Клиффорд Саймак - Кольцо вокруг Солнца

Когда вы играете в шахматы, вы становитесь или по крайней мере прикидываетесь - джентльменом.

Сенатор лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами.

Вы не тянетесь через стол, чтобы закатить противнику оплеуху. Не сбрасываете в ярости фигуры на пол.

"Но это же не шахматы, - повторял он, споря с самим собой. - Это не шахматы, а вопрос жизни и смерти. Умирающий не может быть джентльменом. Ни один человек не свернется клубочком, чтобы тихо скончаться от полученных ран. Он отступит в угол, но будет сражаться - и будет наносить ответные удары, стараясь причинить врагу наибольший урон.

А меня ранили. Смертельно ранили.

И я нанес ответный удар. Удар сокрушительной силы.

Те, кто вынес мне приговор, теперь не смогут выйти на улицу, даже носа высунуть не посмеют. Потому что прав на продление жизни у них не больше, чем у меня, и люди теперь знают это. И уж люди позаботятся, чтобы им в дальнейшем ничегошеньки не перепало.

Да, я умру, но, умирая, я потяну за собой и всех остальных. И они будут знать, что именно я потянул их за собой в бездонный колодец смерти. Это самое сладкое - они будут знать, кто потянул их за собой, и не смогут ответить мне ни единым словом. Не посмеют даже возразить против благородных истин, какие я изрек…" И тут кто-то из тайного уголка души, из иного пространства - времени вдруг воскликнул:

"Ты не джентльмен, сенатор. Ты затеял грязную игру." "Конечно, затеял, - отвечал сенатор. - Они первые сыграли не по правилам. Политика всегда была грязной игрой".

"А помнишь, какие возвышенные речи ты произносил перед Энсоном Ли буквально на днях?" "Это было на днях", - отрубил сенатор.

"Ты же теперь не посмеешь взглянуть настоящему шахматисту в глаза", не унимался голос.

"Зато смогу смотреть в глаза простым людям Земли", - заявил сенатор.

"Да ну? - осведомился голос. - И ты серьезно этого хочешь?" Да, это, конечно, вопрос. Хочет ли он?

"Мне все равно, - в отчаянии вскричал сенатор. - Будь что будет. Они сыграли со мной грязную шутку. Я им этого не спущу. Сдеру с них кожу живьем. Заставлю…" "Ну, еще бы", - перебил голос, насмехаясь.

"Убирайся прочь! - завопил сенатор. - Убирайся, оставь меня в покое! Неужели даже ночью я не могу побыть один?.." "Ты и так один, - произнес голос из тайника души. - В таком одиночестве, какого не ведал никто на Земле." Председательствующий м-р Леонард. Вы представляете страховую компанию, не так ли, м-р Маркли? Крупную страховую компанию?

М-р Маркли. Совершенно верно.

Председательствующий м-р Леонард. Когда умирает ваш клиент, это стоит вашей компании денег?

М-р Маркли. Ну, можно при желании выразиться и так, хотя вряд ли это наилучший способ…

Председательствующий м-р Леонард. Но вы выплачиваете страховые премии в случае смерти клиента, не так ли?

М-р Маркли. Разумеется.

Председательствующий м-р Леонард. В таком случае я вообще не понимаю, почему вы противитесь продлению жизни. Если смертей станет меньше, вам придется меньше платить.

М-р Маркли. Не спорю, сэр. Но если у клиентов появятся основания думать, что они будут жить практически вечно, они просто перестанут заключать страховые договоры.

Председательствующий м-р Леонард. Ах, вот оно что! Вот, значит, как вы на это смотрите.

Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.

Сенатор проснулся. Он не видел снов, но чувствовал себя так, будто очнулся от кошмара - или очнулся для предстоящего кошмара, - и отчаянно попытался вновь уйти в сон, провалиться в нирвану неведения, задернуть штору над безжалостной реальностью бытия, увильнуть от необходимости вспоминать со стыдом, кто он и что он.

Но по комнате шелестели чьи-то шаги, и чей-то голос обратился к нему, и он сел в постели, сразу проснувшись, разбуженный не столько голосом, сколько тоном - счастливым, почти обожающим.

– Это замечательно, сэр, - сказал Отто. - Вам звонили всю ночь не переставая. Телеграммы и радиограммы все прибывают и прибывают…

Сенатор протер глава пухлыми кулаками.

– Звонили, Отто? Люди сердятся на меня?

– Некоторые - да, сэр. Некоторые ужасно злы, сэр. Но так их не слишком много. А большинство очень рады и хотели выразить вам признательность за великий шаг, который вы сделали. Но я отвечал, что вы устали и я не стану вас будить.

– Великий шаг? - удивился сенатор. - Какой великий шаг?

– Ну как же, сэр, ваш отказ от продления жизни. Один из звонивших просил передать вам, что это самый выдающийся пример моральной отваги во всей истории человечества. Он еще сказал, что простые люди будут молиться на вас, сэр. Так прямо и сказал. Это звучало очень торжественно, сэр.

Сенатор спустил ноги на пол и почесал себе грудь, сидя на краю кровати.

"Поразительно, - подумал он, - как круто иной раз поворачивается судьба. Вечером - пария, а поутру - герой…" - Понимаете, сэр, - продолжал Отто, - вы теперь сделались одним из нас, простых людей, чей век короток. Никто никогда не решался ни на что подобное.

– Я был одним из простых людей задолго до этого заявления, - отвечал сенатор. - И вовсе я ни на что не решался. Меня вынудили снова стать одним из вас, в сущности, вопреки моей воле.

Однако Отто в своем возбуждении, похоже, ничего не слышал. Он трещал без умолку:

– Газеты только об этом и пишут, сэр. Самая крупная сенсация за многие годы. Политические комментаторы судачат о ней на все лады. По их мнению, это самый ловкий политический ход с самого сотворения мира. До заявления, считают они, у вас не было никаких шансов на переизбрание в сенат, а сейчас довольно одного вашего слова - и вас могут выдвинуть в президенты.

Сенатор вздохнул.

– Отто, - сказал он, - дай мне, пожалуйста, штаны. Здесь холодно.

Отто подал ему брюки.

– В кабинете вас ждет газетчик, сэр. Я выпроводил всех остальных, но этот пролез с черного хода. Вы знаете его, сэр, так что я позволил ему подождать. Это мистер Ли.

– Я приму его, - решил сенатор.

Значит, это был ловкий политический ход - и только? Ну что ж, пожалуй. Но пройдет день-другой, и даже прожженные политиканы, оправившись от изумления, станут дивиться логике человека, в буквальном смысле слова променявшего собственную жизнь на право вновь заседать в сенате.

Разумеется, простонародью это придется по вкусу - но он-то писал заявление не ради оваций!

Впрочем, если людям так уж хочется считать его благородным и великим, пусть их считают, не повредит…

Сенатор тщательно поправил галстук, застегнул пиджак. И направился в кабинет, где ждал Ли.

– Вы, вероятно, хотите взять у меня интервью? - осведомился он. - О мотивах, побудивших меня выступить с таким заявлением?