Мэрион Брэдли - Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

- Король - защитник своего народа, - горячо спорила Гвенвифар. - А что толку защищать тела, ежели души предаются злу? Послушай, лорд мерлин, я королева, и матери этой земли посылают ко мне своих дочерей, чтобы те мне прислуживали и обучались придворному обхождению - ты понимаешь? Так что же я была бы за королева, если бы позволяла чужой дочери бесстыдничать и обзаводиться ребенком невесть от кого, или - я слыхала, у королевы Моргаузы такое в обычае, - отправляла бы своих девушек в постель короля, ежели тому пришло бы в голову с ними позабавиться? Матери доверяют мне дочерей, потому что знают: я смогу защитить их и уберечь...

- Это же совсем другое: тебе поручают юных дев, что по молодости своей не знают собственного сердца; и ты, как мать, призвана взрастить и воспитать их, как должно, - возразил Талиесин. - А король правит взрослыми мужами.

- Господь не говорил, что есть один закон - для двора, а другой - для земледельцев! Господь желает, чтобы все люди, сколько есть, соблюдали Его заповеди... а представь на минуту, что не было бы никаких законов? Что, по-твоему, случилось бы с этой землею, если бы я со своими дамами отправилась в поля и принялась там бесстыдничать? Разве можно допускать такое - да еще в пределах слышимости церковных колоколов?

- Думается мне, что, если бы запретов и не было, ты все равно вряд ли отправилась бы в поля на праздник Белтайн, госпожа моя, - улыбнулся Талиесин. - Я так примечаю, ты вообще не слишком-то любишь выходить за двери.

- Мне пошли на пользу христианские наставления и советы священников; я сама предпочитаю никуда не ходить, - резко отозвалась она.

- Но, Гвенвифар, подумай вот о чем, - очень мягко произнес Талиесин; его выцветшие голубые глаза глядели на собеседницу из сетки морщин и складочек на его лице. - Предположим, что есть закон и есть запрет, но совесть подсказывает тебе, что это правильно и хорошо - безоглядно вручать себя Богине в знак того, что все мы - в ее руках и телом, и душою. Если твоя Богиня желает, чтобы ты так поступала и впредь, - тогда, дорогая моя госпожа, неужто закон, запрещающий костры Белтайна, тебя остановит? Подумай, милая леди: не более чем двести лет назад - неужто епископ Патриций тебе о том не рассказывал? - здесь, в Летней стране, было строго-настрого запрещено поклоняться Христу, ибо тем самым римские боги лишались того, что принадлежало им по справедливости и праву. И среди христиан находились те, что предпочитали скорее умереть, нежели свершить сущий пустяк: бросить щепоть благовоний перед одним из идолов... да, вижу, эту историю ты слышала. Захочешь ли ты, чтобы твой Бог был тираном более беспощадным, нежели римские императоры?

- Но Господь и впрямь существует, а то были лишь идолы, сработанные руками людей, - отозвалась Гвенвифар.

- Не совсем так; не более чем образ Девы Марии, что Артур взял с собою в битву... - возразил Талиесин. - Образ, дарующий утешение умам верующих. Мне, друиду, строго-настрого запрещено держать при себе изображения каких бы то ни было богов; ибо учили меня, во многих моих воплощениях, что я в них не нуждаюсь - мне достаточно подумать о Боге, и он здесь, со мною. Но однажды рожденные на такое неспособны; им нужна их Богиня - в круглых камнях и заводях, точно так же, как простецам-христианам потребен образ Девы Марии и крест; некоторые ваши рыцари изображают его на щитах, чтобы люди распознавали в них христианских воинов.

Гвенвифар отлично знала, что доводы его не без изъяна, но спорить с мерлином не могла. Впрочем, зачем? - все равно он только старик и язычник в придачу.

"Когда я рожу Артуру сына, - однажды король сказал мне, что тогда исполнит любую мою просьбу, что только в его силах, - тогда-то я и попрошу его запретить костры Белтайна и праздники урожая".

Этот разговор Гвенвифар вспоминала много месяцев спустя, утром, пробудившись от ужасного сна. Надо думать, Моргейна непременно посоветовала бы ей отправиться с Ланселетом к кострам... Артур говорил, что, если она родит ребенка, он никогда ни о чем ее не спросит, он, по сути дела, дал ей дозволение взять в любовники Ланселета... Склоняясь над вышивкой, королева чувствовала, что лицо ее пылает; она недостойна даже прикасаться к кресту! Гвенвифар отодвинула от себя алтарный покров и завернула его в ткань погрубее. Она вновь займется вышивкой, как только слегка успокоится.

У дверей послышалась прихрамывающая поступь Кэя.

- Госпожа, - промолвил он. - Король спрашивает, не спуститесь ли вы на ристалище - поглядеть на происходящее. Он хочет вам кое-что показать.

Гвенвифар кивнула своим дамам.

- Элейна, Мелеас, ступайте со мной, - позвала она. - Остальные могут тоже пойти или остаться работать, как пожелают.

Одна из женщин, уже пожилая и близорукая, предпочла остаться за прялкой; остальные, радуясь возможности подышать свежим воздухом, толпой устремились за королевой.

Накануне ночью мела метель, но силы зимы были уже на исходе, и теперь снег быстро таял под солнцем. Крохотные луковки уже проталкивали листики сквозь траву; уже через месяц здесь буйно разрастутся цветы. Когда королева переехала в Камелот, ее отец Леодегранс прислал ей своего любимого садовника, чтобы тот решил, какие овощи и кухонные травы лучше всего выращивать на этом месте. Но этот холм был обжит задолго до римлян, и пряности здесь уже росли; Гвенвифар велела садовнику пересадить их все на свой огород, а обнаружив целые заросли диких цветов, упросила Артура оставить этот уголок ей под лужайку, и тот разбил ристалище чуть в стороне.

Идя через лужайку, королева робко поглядывала по сторонам. Уж больно открытое здесь место, до неба словно рукой подать; вот Каэрлеон жался к самой земле. А здесь, в Камелоте, в дождливые дни чувствуешь себя на острове туманного марева, вроде Авалона, - в ясные же, солнечные дни, как сегодня, высокий холм открыт всем ветрам, и с вершины его видна вся округа; если встать на краю, взгляду открываются мили и мили холмов и лесов...

Ощущение такое, что слишком близко ты к Небесам; воистину, не подобает людям, этим жалким смертным, видеть так далеко... но Артур говорил, что, хотя в земле царит мир, королевский замок должен быть неприступен.

Навстречу ей вышел не Артур, но Ланселет. "С годами он похорошел еще больше", - думала про себя королева. Теперь, когда отпала нужда обрезать волосы совсем коротко, памятуя о боевом шлеме, длинные локоны его, завиваясь, рассыпались по плечам. А еще он отрастил короткую бородку; по мнению Гвенвифар, она Ланселету очень шла, хотя Артур безжалостно дразнил и вышучивал друга, упрекая его в тщеславии. Сам Артур волосы подстригал коротко, на солдатский манер, и заставлял цирюльника брить себя каждый день.