Кир Булычев - Старый год

Егор чуть не сшиб их министра Кюхельбекера – длинного типа с глубокими глазницами. На нем был черный строгий костюм, черные волосы разобраны на прямой пробор и расчесаны плотно к черепу. Егор застыл, прижавшись к министру, а чуть дальше в полутьме стояла инвалидная коляска, а в коляске сидел молодой человек, бессильно свесивший голову набок. Коляску держала за спинку молодая женщина в какой-то робе, с невнятным бледным очкастым лицом.

Картинка зафиксировалась в сознании как статическое явление, и тут же пришло все в движение.

Я подхватил Егора, который от резкого столкновения с министром отлетел в сторону.

Соня Рабинова откатила кресло с юношей, приговаривая:

– Не волнуйся, Дениска, не расстраивайся. Тут все свои.

На мой взгляд, ее пациент и не собирался расстраиваться.

Из темноты вышел неприятного вида субъект в пожарном шлеме и длинном блестящем плаще. Велосипедист.

Я как бы узнавал детали мира, о котором наслушался столько, что поверил в его существование. И правильно, оказывается, сделал, что поверил.

Ну представьте себе, что вы начитались Дюма, скажем, «Трех мушкетеров», делаете шаг из своей спальни, оказываетесь на узкой грязной улице и слышите звон шпаг. Выглянули на площадь, а там мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала. А вам кто-то говорит: «Отойди с дороги, разве не видишь, что мы везем леди Винтер».

– Спокойно, – сказал я, глядя, как велосипедист достает металлическую дубинку. – Спокойно. Все идет по плану. Принимайте гостей, господин Кюхельбекер. Мы намерены наладить с вами добрые отношения.

– Пожалуй, вас никто об этом не просил, – разумно ответил министр. – Мы гостей не ждали.

Он отодвинул Егора, но держал его за плечо вытянутой рукой и приглядывался, будто старался узнать обретенного после многих лет разлуки племянника.

– Вот именно, – пояснил я. – Это и есть Егор. Вы с ним знакомы. Шесть лет назад он у вас побывал. И остался недоволен.

– Тебя трудно узнать, – сказал Кюхельбекер.

– Я же оказался у вас только потому, что хотел остановить молодого человека, но не успел. Я рад возвратиться домой немедленно, – продолжил я жизнерадостно. – Но боюсь, что это практически невозможно.

Кюхельбекер сделал понятный мне жест – остановил велосипедиста, который изготовился привести свое оружие в действие. Этот жест меня обнадежил.

– Вы правы, – сказал Кюхельбекер, не улыбнувшись мне в ответ. – И что же вы предлагаете?

– Я хотел бы узнать, когда обратный поезд.

– Не понял, – сказал Кюхельбекер.

Егор вдруг рванулся от Кюхельбекера, тот от неожиданности отпустил его, но я перехватил Егора раньше, чем его успел пришибить велосипедист.

– С вашего разрешения я обращусь к этой молодой даме, – сказал я, – чтобы узнать, когда мы могли бы вернуться обратно.

– Вы в самом деле не хотели сюда проникать? – спросил Кюхельбекер.

– Не хотели.

– А он? – Кюхельбекер уткнул упрекающий перст в Егора.

– А я хотел, – сказал Егор. – Хотел взять Люсю и немедленно от вас уйти. Навсегда. Чтобы не видеть вас, не знать о вас, не помнить о вас!

– Боюсь, что вы опоздали, молодой человек, – сказал Кюхельбекер, – поговорите с Соней.

Соня обратила ко мне спокойное широкое пухлогубое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами.

– Скажите, – спросил я. – Скоро ли вновь откроется эта дверь?

– Щель?

– Дверь, щель, окно – разве это важно?

– Я не знаю. Но мы сюда скоро придем. Правда? – Она обернулась к министру.

Любопытно, подумал я, ей, очевидно, свойственно чувство времени, хотя Егор уверял, что они здесь времени не чувствуют.

Соня словно прочла мои мысли, продолжала:

– У господина министра есть песочные часы. Очень большие. И специальные люди-насечки.

– Они делают насечки на палках, – сказал Кюхельбекер, – чтобы я мог считать время. Я, и никто другой. Они переворачивают часы и делают насечки.

– Это, – сказал я, – как бы плановое открытие щели, правильно? Для встречи с Малкиным и другими людьми, для обмена.

– Правильно, – за Соню ответил министр.

– А открывается ли эта щель чаще?

Соня кивнула.

– И как я об этом узнаю?

– Как он узнает об этом? – Я понял, что министр тоже хочет, чтобы я убрался восвояси. Его не интересует содержание последних газет, выступление доброго министра обороны или новости из Дагестана.

– Он почувствует, – сказала Соня. – Только мы должны быть здесь поблизости.

– Вы можете это сделать? – настаивал я.

– Сейчас Денис должен отдохнуть, – твердо сказала Соня – Я отвезу его к себе.

– Куда?

– Мы живем в библиотеке университета.

Сказав так, Соня спокойно повернула коляску и повезла Дениса к выходу. И все покорно пошли за ней. Не обладая ни силой, ни должностью, она была настолько уверена в себе, что эта уверенность передавалась и остальным. Впрочем, существование окна было важно для всех. Кроме ветеранов. Но, насколько я знал, ветераны также почему-то не трогали Соню.

Я пошел рядом с ней.

– Когда вы будете знать? – спросил я.

– Мне трудно ответить. Завтра. Вы знаете, что такое завтра? – спросила она так, словно в это слово она вкладывала свое особое понимание.

– Пожалуй, да.

Через задний ход, такой мне уже знакомый, мы вышли на улицу, и я впервые увидел и почувствовал воздух того мира. Егор описывал мне его, но так, походя – он говорил о серости дня и одинаковой серости неба.

Это было не совсем так. Небо над тем миром было жемчужным и по-своему красивым, такого цвета бывает слой облаков на рассвете, задолго до того, как поднимется солнце, когда слой облаков уже освещен, но его не коснулись прямые солнечные лучи.

Воздух не был совершенно прозрачным – в нем таилась дымка напоминанием о ночном тумане. Мне вдруг захотелось запустить в небо камень, чтобы он пробил облака и показал мне, твердое ли здесь небо.

Но главное Егор заметил правильно – я не мог сказать, холодно здесь или тепло, будто все рецепторы в моем теле отключились. И еще: здесь останавливалось время. Вернее, становилось все равно, движется оно или нет.

За Егором мне приходилось приглядывать. Он был почти невменяем. Словно уже прыгнул с высокой горы в море, вынырнул, а теперь крутит головой – где же заветная жемчужина?

– Теперь слушай, – начал я, когда мы оказались на улице.

Он сразу меня перебил:

– А вы зачем сюда полезли?

– Потому что я ученый – раз, – ответил я по мере сил спокойно. – Потому что испугался оставлять тебя здесь одного – два. Потому что я успел подумать – после твоего неправильного поступка они закроют дверь навсегда. И мы ничего не узнаем.

– А я? – спросил он. – А Люся?