Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

— Умирали и возрождались? — произнес Терехов. Он понимал Лисовского. Он сам не раз испытывал такое чувство — будто только что, в эту минуту возродился после долгого отсутствия, и ему вспоминался момент похорон, несли гроб, и люди шли — немного, несколько человек, — и плакала какая-то женщина, гроб опускали в яму, и он знал, что это хоронят его, сам он смотрел не то чтобы со стороны, но и со стороны тоже, ощущение было странным: он видел происходившее сразу с нескольких позиций — изнутри гроба (темно, тесно, тяжело), сверху, с высоты метров пяти, будто подвешен был на чем-то невидимом и тягостном, как непрошедшая печаль, а еще он видел откуда-то, где нет измерений, и все воспринимаешь не глазами, а сознанием, душой, где бы она ни находилась, и видишь не то, что видится, а то, что понимается, осознается, и это зрение, которого не могло существовать физически, было таким ярким, таким волнующим, таким…

— Да, — сказал Терехов, — я тебя понимаю.

Он подошел к Лисовскому и тронул его за локоть. Следователь отдернул руку инстинктивным жестом, бросил на Терехова косой взгляд, сел за стол, где были разложены его листы с нечитаемыми для постороннего взгляда записями, достал из-под стопки бумаг старую шариковую ручку и сказал тусклым голосом:

— А дело, Владимир Эрнстович, заканчивать придется. Вы… Ты понимаешь, почему у нас ничего не получается вместе? То ли мы действительно одно, то ли нас тут трое, и все мы друг против друга.

— Жанночка, ты понимаешь, чего хочет Олег? — спросил Терехов.

— Конечно, — улыбнулась Жанна. — Нужно закончить дела в этом мире, чтобы мы… он… ну, тот, который мы…

— Именно, — сказал Лисовский.

— Тогда, — пожал плечами Терехов, — запиши в протокол: самоубийство. И все.

— И забыть обо всех вопросах?

— Не можешь? Даже сейчас, когда знаешь ответы?

Лисовский долго смотрел на лежавшие перед ним листы. Аккуратно сложил, спрятал в папку, поднял взгляд на Терехова и спросил:

— Как у тебя получилось с двумя первыми книгами? И с двумя прожитыми одинаковыми минутами? Можешь повторить?

— Да, — сказал Терехов. — Наверно.

Что он тогда чувствовал? Желание, чтобы все было иначе? Ощущение раздвоенности сознания? Скорее отстраненность, ему было все равно, что могло с ним произойти — в этом мире закончить свои дни или в другом, какая, собственно, разница? Что было, что будет, что могло бы быть, чего не было и не будет никогда — какая разница, какая…

— Вот именно, — с удовлетворением произнес Лисовский. — Достаточно, Владимир Эрнстович.

— Володя, — сказала Жанна. — Я тебя очень люблю, Володя.

Она подошла — не к Терехову, а к Лисовскому, — взяла из его руки листы, уронила их на пол, поцеловала Олега в щеку, он неловко повернулся и попробовал ответить, они стояли и целовались, а Терехов смотрел, и ему было хорошо. Он ощущал поцелуй Жанны на своих губах, ему было сладко, он потерял под ногами почву, он взлетел, парил под потолком, как собственная освободившаяся душа, и видел сверху свою лысоватую макушку, ему хотелось погладить себя по голове, что он, конечно, и сделал, и ощутил легкое прикосновение к волосам.

А потом он обнял Жанну и Олега, увидел сначала Олега глазами Жанны, потом Жанну — глазами Олега, потом взглядом Олега увидел самого себя, странно это было, но уже привычно.

Я привыкаю к себе, — подумал он, не спрашивая, какого себя имел в виду.

Я, — подумал он.

И еще: хочу в Элинор.

Глава тридцатая

— Ой, — сказала Варвара, — вы так давно к нам не заглядывали, Владимир Эрнстович! Мы решили, что вы о нас совсем забыли!

Терехов опустился на знакомый стул, с которого только что снялась личность огромных размеров, и, когда посетитель боком протискивался в дверь, спросил у Варвары:

— Он, наверно, эпопеи пишет? В один роман такому автору явно не уложиться.

— Ну что вы, Владимир Эрнстович! — засмеялась Варвара. — Марик — редкий автор, такие сейчас вымирают, может, он последний. Знаете что он сочиняет? Детективные миниатюры! Рассказы-загадки по четверти листа каждый. У меня душа кровью обливается, когда я посылаю его подальше. Вежливо, конечно, приходится говорить, какой он гениальный, и какое у нас бездарное издательство, и что главный ничего в литературе не понимает…

— А на самом деле понимает? — встрял с глупым вопросом Терехов.

— Ни бельмеса, — ответила Варвара. — Но это неважно. Варзагер прекрасно пишет, но издавать его мы не можем.

— Почему? — в очередной раз прикинулся валенком Терехов.

— Ну, — изумилась Варвара и впервые посмотрела на Терехова внимательным, а не скользившим по поверхности взглядом, — Владимир Эрнстович, вы-то почему спрашиваете? Знаете же, что читатель не берет рассказы.

— Да-да, — нетерпеливо сказал Терехов, — читатель берет романы, причем такие, где экшн и не нужно думать, вроде моей «Смерти, как видимость». Кстати, как расходится «Элинор»?

— Надо узнать в отделе распространения, — придав лицу озабоченное выражение, сказала Варвара. — Я слышала, что со склада отправили последние пачки. И если тираж действительно распродан, то, наверно, будем заключать с вами договор на допечатку. Вы рады? И кстати, вы сами себе противоречите!

— Да? — удивился Терехов. — В чем же?

— В том, что читатель любит книги, где не нужно думать. Успех вашего «Элинора»…

— Варенька, — сказал Терехов, — уж ты-то знаешь, что «Элинор» — не мой роман. И пришел я, собственно…

— Ваш, Владимир Эрнстович, — не согласилась Варвара. — Вы его принесли, верно? Кто-нибудь предъявил претензии по поводу авторства?

— Автор умер в тот день, когда книга появилась в продаже.

— А родственники и правопреемники…

— Жена, — сказал Терехов. — То есть, вдова.

— Она от вас чего-то хочет? Денег? Скажите, Владимир Эрнстович. Это, конечно, неприятно, но в издательстве прекрасные юристы, а небольшой скандальчик даже полезен для пиара книги, вспомните «Таню Гроттер», вы знаете, сколько ЭКСМО наварило на этом деле?

— Варенька, — сказал Терехов, — я, собственно, пришел вот по какому поводу…

— Да, пока не забыла, — перебила Варвара. — Заходил вчера Милькин из Союза писателей России и сказал, что «Элинор» включили в список Букера. Пока в большой, но Саша считает, что книга попадет в шорт-лист. Дадут-не дадут — второй вопрос, но для пиара опять же… И скандал с авторством — просто замечательно! Наверняка будем допечатывать второй тираж, а ближе к новому году, может, и третий. Довольны?

— Варенька, — повторил Терехов, ощущая, как нарастало внутреннее напряжение: Жанна с трудом выдерживала Варин напор и нежелание слушать собеседника, Олега Варя не шокировала, видел он и не таких в своей практике и, хотя в издательских делах не очень разбирался, но, покопавшись в памяти Терехова, знал, конечно, о финтах с допечатками и пиаровскими играми, а Эдик и не обижался вовсе — он был чужд разговоров об авторских правах, и миссию, затеянную Тереховым, изначально не приветствовал, но и помешать не мог, разве что устроить еще одно посещение Пращура, но лысый этот череп Терехова больше не смущал, он просто сказал «Изыди!», Пращур изошел паром и исчез, а Терехов отправился в издательство, имея точное представление о том, что намерен делать, но зная также, какое сопротивление встретит со стороны Варвары, а потом и Главный в бой кинется, это артиллерия покрупнее калибром…