Денис Бурмистров - Равновесие Парето

И тогда, где-то на грани всего этого осознавая собственную неминуемую смерть, я буквально прыгнул вверх, всем естеством стремясь на поверхность.

И черное нутро отпустило меня. Вода вытолкнула вверх, к солнцу, к воздуху. К жизни.

Я выбрался на берег, где у меня случилась истерика. Я долго харкал водой, вытирая трясущиеся губы, потом рыдал у кого-то на плече, опять извергал из себя приторно-соленую влагу.

С тех пор я не заплываю далеко от берега. Слишком ярко в памяти воспоминание о страхе, о смерти и о желании добраться до света.

Этот случай произошел со мной давно. Но именно те самые ощущения первыми пришло мне на ум, когда я пришел в себя. Я всплывал.

Мутное светлое пятно увеличивалось во мраке, расширялось по горизонту. Из белесого тумана проступили очертания и краски, проявлялась резкость.

Я разомкнул веки.

Прямо перед глазами проплывали крупные валуны, они вздрагивали и подпрыгивали. Я некоторое время наблюдал за их движением, будто пролетая над каменистой насыпью, не понимая, что это и где я. Потом с трудом заставил глаза посмотреть вверх, где раздражающе мелькали темные пятна. Взгляд уткнулся в красно-зеленый полосатый канат, уходящий вдаль и превращающийся там в тонкую нить. Канат был пыльным и размочаленным, в разные стороны торчали твердые ворсинки.

Темные пятна, попеременно появляющиеся в поле зрения, оказались подошвами тяжелых ботинок, рифлеными, с застрявшими в протекторах камушками.

Меня волокли по земле, тянули за страховочный трос.

Я скосил глаза назад и заметил вторую фигуру, от которой репшнур так же уходил к тянущему нас человеку. Степанов, старый диспетчер, безвольной куклой висел на тросе рядом со мной, его седые волосы стали пепельными от пыли, лица не было видно в прыгающем багровом свете. Но я ясно различил оседлавшие человека тени, которые как любовники, обвили его тело, погружаю в плоть полупрозрачные конечности. Но сил помочь ему не было, меня опять накрыло тьмой.

Следующее всплытие из глубин парализованного сознания принесло чувство страшного холода. Казалось, что все тело превратилось в твердый, блестящий лед, который лишь чудом не откалывается острыми кусками. Холод перехватывал дыхание, я с трудом открыл глаза. Хотел закричать, но лишь поднял голову и выпустил из горла сиплый хрип. Увидел кажущуюся огромной фигуру геолога, который тащил нас вперед, прицепив к поясу карабины репшнуров. Он словно бык наклонился вперед, врубаясь ногами в ходящую ходуном землю, в разведенных в стороны руках горели по факелу. И вновь нахлынувшая тьма отключила меня от внешнего мира.

Я потерял счет времени, да и не было самого понятия времени. Мир превратился в мой личный филиал небытия, в котором все накопленные знания попросту не существовали. Я вдруг воспарил над землей незримым духом, узрел с высоты птичьего полета происходящее внизу, увидел со стороны собственное тело, которое, казалось, умерло. Я увидел, как Карчевский тащит нас, словно свинцовые вериги. Геолог упрямо прет вперед, размахивая двумя факелами. Из носа и рта его, превращая бороду в липкий колтун, течет кровь. К его поясу, как к буксиру, прицеплены репшнурами мы со Степановым. На наших спинах, будто на жаровнях, лежат масляные тряпки, которые вяло горят, источая черный дым. Этот ленивый огонь плохо, но отпугивает тварей.

Я увидел нас будто в светлом круге, будто в центре страшной воронки, вокруг которой метались черные тени. Тени сливались в сплошную стену, больше ничего нет, весь мир заполнен черно-серным.

Я поднимался выше, когда вдруг увидел идущую за нами по пятам бледную фигуру. То был худой человек, мужчина, которого я видел из окна квартиры Краснова. Человек брел по нашим следам, но не как гончий, а как заблудившийся. Он будто не видел кишащих вокруг тварей, они сторонились его, обтекали стороной. Ему было плохо, я видел это с высоты, человек был еле живой.

Вот он остановился. Поднял голову с черными провалами глаз. И уставился прямо на меня. Замер, застыл, боясь вспугнуть. И потянулся ладонью, как тянутся к солнцу.

И в этот момент та частица сознания, которая еще могла критически воспринимать происходящее, задалась вопросом: вернуться назад или растаять в вышине? Я посмотрел на фигуры внизу. Я захотел остаться.

И тут же рухнул вниз, в свое изможденное тело, туда, где поселился страх, где другой я, забился в дальний угол и безучастно ждал своей участи. То был я, который уже почти утонул. Но из последних сил завопил, заорал, разрывая рот. Дернулся, забился, рванулся. И с отчаянием, схожим с безумством, захотел проснуться.

Я закричал, вываливаясь в реальный мир. Раненым псом попытался встать на карачки, сдирая кожу с ладоней и разбивая колени о мелкие камни, но руки не держали, я валился лицом прямо на землю. Нестерпимо жгло спину, а ноги наоборот, сводило от холода. Я захрипел, цепляясь за трос.

Мир дернулся, остановился. В поле зрения вплыло страшное лицо Карчевского. Лицо геолога превратилось в одну сплошную маску боли и отчаяния, стало похожее на кусок старой коры. Лишь глаза блестели из-под насупленных бровей, в них отражались пляски пламени.

— Почти дошли, Игорян, — разомкнулись спекшиеся губы Олега. — Осталось чуть-чуть… А ну кыш!

Он так неожиданно заорал, что я отпрянул. Карчевский ткнул мимо меня факелом, я проводил взглядом его руку. Конец факела несколько раз пролетел над спиной лежащего без движения Степанова. Пара теней беззвучно растаяли, отвалившись как пиявки от тела старика.

— Помоги подняться, — решился я. Геолог кивнул, подставил плечо. — Илья жив? Я видел, он прыгнул…

Геолог промолчал, лишь угрюмо покачал головой.

К моему стыду, у меня не было сил скорбеть.

Поднялся я не с первого раза. Ноги отказывались держать, колени подламывались. Разодранная в лохмотья одежда топорщилась на мне, ладони и лицо саднило. Я даже порадовался, что не чувствую ног — ступни, должно быть, превратились в кровавое месиво.

Безликих тварей стало значительно меньше. Я поймал себя на мысли, что начинаю различать их одинокие фигуры, скользящие рядом. Не сразу сообразил, что серый мир вокруг светлеет. Черные хлопья больше не мелькали с безумной скоростью перед глазами, они опускались, впитываясь в трещины. Земля под ногами все еще подрагивала редкими судорогами, но не раскалывалась и не тряслась в лихорадке. Снизу, из тех глубин, откуда нам посчастливилось убраться, раздавались гулкие удары и протяжный гул. Там происходило что-то ужасное.

Диспетчер дышал, мы проверили его. Старику сильно досталось, он не реагировал ни на хлопки по щекам, ни на окрики. Это было похоже на кому. Кожа его была бледна, а тело на ощупь напоминало твердое дерево. Но жилка на виске упрямо пульсировала, что вселяло надежду.