Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Марк сидел на стуле и дрожал.

- Да все с ним в порядке, вы посмотрите, как он головой крутит! попробовала успокоить артиста певица.

Марк осмотрел попугая - вид у птицы был слегка возбужденный, но в общем-то действительно нормальный. Только клетка пострадала от падения, но что стоило Марку выровнять проволочный каркас? Мелочь, такие "аварии" бывали у Марка уже не раз.

Успокоившись, Марк сам сел за гримерный столик, глянул на себя в зеркало и задумался.

- Вы бы красные пятна на лице запудрили! - посоветовала народная певица.

Марк послушался совета, тем более что открытая пудреница и синяя глазурованная вазочка, заполненная ватой, стояли прямо перед ним. Оторвав немного ваты и обмакнув ее в пудру, он прошелся по красным пятнам.

- Ну кто так делает? - мягко сказала певица. - Давайте я вас приведу в порядок.

Она подошла, взяла из его рук ватку с пудрой и ласковыми движениями подгримировала Марка.

Тут дверь открылась, и ее вызвали на сцену.

Марк хотел побыть в одиночестве, но это ему не удалось. Из коридора уже доносился топот детских ног. Чтобы не испортить себе настроение окончательно, Марк взял попугая и пошел к сцене.

Наконец наступила его очередь выступать. Уже выйдя из-за кулис и остановившись перед микрофоном, Марк бросил взгляд в зал и ощутил приятное волнение: перед ним сидели сотни людей, многие из них были орденоносцы. А в первом ряду по самой середине сидел человек, лицо которого Марк видел только на портретах и в газетах. Это был товарищ Тверин, руководитель страны, победившей фашизм.

- Ну, говори! - прошептал Кузьме Марк. Кузьма помедлил несколько секунд, напугав этим артиста. Потом заговорил, задекламировал. Сотни пар глаз смотрели на него.

- Грудой дел, суматохой явлений день отошел, постепенно стемнев. Двое в партии. - Я и Ленин - фотографией на белой стене.

Что-то дернулось внутри у Марка. Чувствуя, как немеют руки и плечи, он суматошно пытался понять, что произошло. И тут, когда он наконец понял, - его затошнило. Да, попугай перепутал одно слово в стихотворении, одно, но какое! Что он сказал? Он сказал: "Двое в партии - я и Ленин..." "Господи, - подумал Марк. - Неужели это все?"

Но боковым зрением Марк видел, что все зрители были спокойны и с интересом слушали дальше. Они, видимо, не заметили ошибки.

- Вы прослушали стихотворение "Разговор с товарищем Лениным" Владимира Маяковского, - дрожащим голосом объявил Марк и, не обращая внимания на аплодисменты, не кланяясь зрителям, похромал за кулисы.

В комнате для артистов уже никого не было.

Марк одевал плащ и с ужасом думал об этой глупой ошибке.

Это, наверно, из-за падения на пол, решил он.

Всунув Кузьму в скособоченную клетку, Марк вышел из комнаты.

Его и Кузьму арестовали на платформе Первых Кагановичей, когда до прихода местного поезда оставалось три минуты.

Глава 36

Осень в Сарске наступила внезапно, словно по указу. Казалось, в один день пожелтели листья деревьев, тучи опустились ниже и начали поливать город неприятным холодным дождем.

Добрынин и Ваплахов почти бегом, под одним зонтиком добрались до фабрики. В комнате контроля переоделись в синие комбинезоны и принялись за монотонную привычную работу. План по красноармейцам к концу сентября был перевыполнен, но пришло неожиданное распоряжение выпустить для октябрьско-поинерской демонстрации три тысячи надувных матросов. Чтобы успеть вовремя, восьмой цех работал в полторы смены, и контролеры с трудом поспевали проверять продукцию.

За обедом в фабричной столовой к ним подсел начальник отдела кадров Софронтов.

- Из Красноярской тюрьмы пришла благодарность директору за Зою Матросову, - сказал он. - Она там на носочной фабрике работает и план перевыполняет.

Добрынин был рад услышать эту новость.

- Да, - сказал он. - Кто из нас в юности не ошибался? - и тут же, задумавшись, добавил: - Я, правда, кажется, не ошибался, - но тут вспомнились ему японские революционеры и вся история с коммунистом Кривицким, сожженным на костре. - А может, и ошибался... но уже не в юности...

- Да и я ошибался, - махнул единственной рукой Софронтов. - А ты, Дмитрий, ошибался?

Ваплахов остановил возле рта ложку со щами.

- Сильно нет, не помню, - сказал он. - Нет, наверно.

В общежитие контролеры возвращались поздно и тоже под дождем.

- Здесь снег будет? - спрашивал по дороге урку-емец.

- Будет, будет, - вздыхал уставший Добрынин. - А что, соскучился?

- Да, - признался Ваплахов. - Очень соскучился. Помнишь, как он под ногами скрипит: хрып-хрып, хрып-хрып... Я к такому длинному лету не привык...

В общежитии их встретила комендантша.

- Я тут уже час вас жду, - заговорила она. - Очень важная бандероль пришла... из Москвы. Я расписалась в получении, а вас все нет... и так боялась, она у меня в сейфе с ключами, сейчас принесу...

И побежала по коридору к своей комнате. Нагнала их уже на третьем этаже. Добрынин как раз открывал двери.

- Вот, товарищ Добрынин! - запыхавшись, проговорила она, вручая контролеру большой бумажный пакет.

Уже в комнате Добрынин устало посмотрел при свете слабосильной лампочки, свисавшей с потолка, на пакет, и тут его словно подкосило. Он оглянулся - до стула возле стола было ближе, чем до кровати, и он сел за стол, опустив перед собой бандероль.

- Это что? - спросил его урку-емец, снимавший ботинки, сидя на своей кровати.

- От товарища Тверина... - негромко, все еще не веря своим глазам, сказал Добрынин.

Зашелестела жесткая упаковочная бумага. Добрынин разворачивал бандероль аккуратно, будто собирался еще раз использовать ее упаковку.

Наконец добрался до вложения: в бандероли оказалась книга и письмо. Руки сами потянулись к письму.

"Дорогой Паша!

Очень хорошо, что ты написал мне! Я все пытался узнать, где ты сейчас, но никто здесь этого не знал. Огромное спасибо за шинель и печенье. Шинель мне подошла как раз, и я свою старую, которая была мне слишком велика, попросил отдать в детский дом. Новостей у меня много - поэтому каждый день болит голова и из-за плохой памяти многое забываю. В Москве сейчас очень много немцев, и я, иногда выходя из Кремля, вижу их. Очень слабый и истощенный народ - почти скелеты. Просто удивительно, что мы так долго с ними воевали - должно быть, военные просчеты виноваты. В Кремле жизнь стала тише и спокойнее - умер наконец наш поэт Бемьян Дебный. Правда, последние годы он, кажется, ничего не писал, не знаю, что он делал вообще последние годы. Вчера я подписал приказ о расширении строительства автозавода в Москве. Вообще в стране сейчас много строек. Много в стране и бандитизма, и в Москве тоже. Просто изуверства какие-то - находят почти полностью обглоданных людей - только мужчин и очень часто боевых офицеров. Посылаю тебе "Книгу про Ленина", это третий том, он должен был выйти еще до войны, но не успели. Узнавал про твоих. Мария Игнатьевна жива и здорова, Григорий, твой старший сын, уже школьник, а младшенькая Маша у нас, в кремлевских яслях. Я ее как-то видел, конфетку дал..."