Елена Чудинова - Мечеть Парижской Богоматери

– Не надо!!! – отчаянно крикнула Жанна. Но этот крик донесся до Слободана словно очень издалека, и он перестал его слышать раньше, чем Жанна перестала кричать.

– Ты слышал, Левек?! Приказано сворачиваться! Мы выдержали нужное время! Там, в соборе, у них будет еще час, это даже больше, чем нужно!

Эжен-Оливье кивнул, принял протянутую кем-то бутылку воды. Сначала он понял только одно – можно не драться и не стрелять, хотя бы недолго. Веки опустились. Темно. Он не спал, он просто наслаждался вялостью мышц и звенящей пустотой в мыслях.

Прошла минута. Пять минут. Эжен-Оливье вздрогнул.

Он вспомнил.

Глава 18

Корабль отходит

Антифоны автоматных очередей неслись уже не только с мостов. Внизу, на платформе станции метро Сен-Мишель, трещал пулемет.

– Артиллерия только что вступила, – произнес Винсент де Лескюр. – Наша артиллерия. Вот уж не представили бы мои родители, что мне доведется участвовать в такой седой древности, как «Ritus reconcilliandi eccesiam violatam»[79].

– Как Вы различаете картину боя по звукам стрельбы? – отец Лотар листал на весу карманный «Ritale Romanum»[80]. – Надо сказать, месье де Лескюр, Вы совершенно потрясли меня своим участием в разработке плана обороны. Вас вынуждена была слушать даже Софи Севазмиу.

– Вы забываете, сколько мне лет, – улыбнулся де Лескюр. – Я учился в Сен-Сире. Единственное, пожалуй, место, где в нашей злочастной республике легко мог стартовать в большую карьеру не отпрыск тельцекратии, а нищий аристократ. Я просто не успел по молодости, иначе быть бы мне не книжным червем букинистом, а штабным генералом.

– Никогда б не подумал, – отец Лотар, заложив шелковой ленточкой нужную страницу, передал книжицу де Лескюру и накинул поверх сутаны белый плювиал[81]. – Начнем с Богом, пора.

Они стояли перед дверьми главного входа. Свежий ветер норовил залистнуть книгу в руках отца Лотара, надувал стихарь де Лескюра, слишком широкий для его сухощавой фигуры.

Уголь шипел и стрелял в кадиле, тонкая струйка ладана начала свою игру с ветром.

– Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor: lavabis me, et super nivem dealbabor[82], – голос взлетел к небу, отталкиваясь от стен. Было странно, очень странно так безоглядно отправлять ритуал не в подземельях, а при ярком свете солнца.

Медленно шествуя посолонь, они двинулись вдоль стен. Но прежде еще, чем маленькая процессия обогнула фасад, по площади помчались к главному входу, пригибаясь, двое с мешками на спинах.

София, взглянув на часы, с облегчением вздохнула.

– Мадам, благоволите принять двадцать килограммов шоколада! – выдохнул на ходу Тома Бурделе, невысокий, веснушчатый, несносный, из тех, с кем все кажется ерундой. Он с первых лет жизни ходил к мессе, сперва с родителями, затем, после их гибели в гетто, один.

– Тише ты, дурак, отец Лотар уже начал, – одернул его Роже Мулинье, перекладывая ношу на другое плечо. Месяц назад он, вполне авторитетный в Маки в свои девятнадцать лет, даже не подозревал о существовании мессы. – Софи, все в порядке. В метро теперь просто так не проберешься, фонарей наделали из веток. Энергоснабжение они наконец сумели отключить. На действующих станциях теперь такой же мрак, как на заброшенных. А «пластита-н» действительно двадцать килограммов, по десять в каждом мешке, уже расфасованы по одному.

Покаянье Давида плескалось в словах пятидесятого псалма, моля Господа очистить от беззакония, омыть от греха. Проходя под навесной наружней лесенкой, ведшей на «женский» этаж теперь уже почти бывшей мечети, де Лескюр скривился, с трудом удержав ради торжественности момента бранное словцо. Ничего, теперь вся эта дрянь уже не имеет никакого значения.

– Неплохо справились, ребята! – София Севазмиу сдвинула черные очки на лоб: в ее глазах играли веселые огоньки. Она была одета в шелковистую черную водолазку под горло, поверх водолазки в ковбойку, чередующую темно-серые клетки со светло-серыми, да еще в свободную ветровку с множеством карманов. Но даже этот капустный кочан одежек не мог спрятать ее девичьей гибкой худобы. Роже почувствовал, что зрение его словно само по себе, с точностью цифровой камеры, впивает все мельчайшие штрихи ее облика: губы чуть запеклись, под глазами легли тени усталости. Как же красива рука, та, что без перчатки, не маленькая, но длиннопалая, белая, вовсе не тронутая загаром.

– Роже, умереть можешь сегодня и ты, – София улыбнулась, очки вновь закрыли веселый взгляд. – Особенно если поторопишься. На позициях на счету каждый Калашников. Давайте, парни, тащите скорей все это в центр нефа, не заставляйте старую старуху кости ломать.

Процессия из двух человек шла уже под паучьими лапами аркбутанов[83]. К ним небось София непременно прилепит взрывчатку, невольно подумал отец Лотар, взмахивая кропилом. Капли, весело поблескивая, падали на древние камни.

Скорей бы обогнуть церковь, отчего-то подумал де Лескюр, борясь с желанием прибавить шагу. Господи, дай довести до конца, ведь все сейчас зависит от этого мальчика, несущего на плечах слишком тяжкое бремя сана. Даже мой младший, Этьен, будь он жив, сейчас был бы на шесть лет старше. Господи, дай ему довести дело до конца. Еще три шага, два. Отчего мне кажется, что с той стены опасность уже минует? Да и есть ли она?

Пуля, винтовочная, от незнамо куда пробравшегося снайпера, стукнула, звонко выщербив камень. Кадило дрогнуло. Промазали, подумал отец Лотар, прежде чем де Лескюр, покачнувшись, опустился на одно колено.

– Неприятная… штука… рикошет, – он протягивал сосуд с кропилом священнику.

– Ранены, Лескюр, сильно? – Путаясь с кадилом, Ритуалом и водой, отец Лотар пытался освободить одну из рук для помощи министранту.

– Ранен, убит, да откуда я знаю, – де Лескюр требовательно возвысил голос. – Вперед! Мы не в игрушки играем, и это еще мечеть!

Отец Лотар, до крови закусив губу, повернулся к раненому спиной и обогнул стену. Еще одна пуля ударила о мостовую, но, как и показалось де Лескюру, за углом священник уже был вне пределов досягаемости снайпера.

Тяжело привалившись к стене, де Лескюр пытался понять, откуда стреляли. Но новых выстрелов не последовало. Что и где случилось, поди разберись в этой кровавой каше. Боль размывала перед глазами с детства знакомый городской пейзаж, словно потоки воды на ветровом стекле. Но дворники отказывали – зрение не хотело фокусироваться. Де Лескюр позволил наконец стону вырваться наружу, надеясь, что священник уже далеко.

Стон священник услышал – он шествовал теперь вдвое медленней, не понимая сам, как ухитряется одновременно управляться с Ритуалом, кадилом и святой водой. Но дальше эдак не получится. In extremis, конечно, может помочь София, но ведь она и сама занята.