Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

— А теперь вернись на место и закончи то, чем обязан заниматься.

Ожидавшие, что потерявшего разум выволокут из зала, застыли — слишком уж ровно и буднично прозвучал голос повелителя. Йири возвращается за перегородку. Сжимает в пальцах кисть. Знаки ложатся безукоризненные, взгляд — не на них, в одну точку. Словно не человек, а механизм, предназначенный годами выполнять одну и ту же задачу.

Совет длился еще с полчаса.

Многим показалось — неделю.

По окончании совета повелитель отпустил всех легчайшим движением руки. Всех, кроме Йири, как и водилось чаще всего. Прошли в покои Благословенного. Ни слова не произнесли по дороге. Все было настолько привычным, что Йири показалось — каким-то чудом его поступок остался без внимания, и, если он сам не напомнит, все сделают вид, что совет прошел обыкновенно. В покоях Йири задернул тонкую занавеску, как и всегда вечером — окно открыто, а пыль не будет лететь. Зажег лампу с ароматическим маслом. Явились слуги, повелителю нужно переодеться после совета. Он отослал их, едва заметив. Остался пока в тяжелой одежде темно-сливового бархата. Присел за стол возле окна, отодвинул в сторону оставленный раньше свиток в деревянном футляре — записки древнего полководца. Наконец обратил внимание на Йири.

— Ты понимаешь, что натворил?

— Понимаю.

— Скажешь, опять ты был прав?

— Нет. Нельзя было об этом просить при всех. Я сделал невозможным исполнение моей просьбы.

— Просьбы! Тебе так нравится заботиться о других?

— Этого я не знаю.

— Когда ты предложил устроить низовой пожар, судьба людей тебя не больно-то беспокоила!

— Там были солдаты. Захватчики. Даже если мятежники — они знали, на что идут. Они — воины.

— А ты?

— Я… в вашей воле, мой повелитель, — мягко опустился вниз, поднял лицо. В черных глазах было то, что он сказал Ёши в саду. Вопреки всем усилиям — было. И, понимая это, юноша отвернулся и смотрел на огонь.

Повелитель написал что-то, кликнул слугу, передал бумагу. Тот с поклоном взял скатанный лист и исчез.

— Помоги мне переодеться.

Йири проводил взглядом слугу, постоял неподвижно, словно не слыша приказа. Он, не читая, догадывался, что было на листе.

Улыбнулся, когда взгляд повелителя упал на него. Привычным движением принял на руки сброшенный Благословенным тяжелый хаэн, передал ждущему за порогом слуге. Привычный ритуал переодевания — ни одного движения лишнего, и эта размеренность успокаивает. Четверть часа прошло — время само словно перетекало через руки Йири.

— Иди к себе.

Поклонился — исчез. И время с собой унес.

Как обычно в последние дни, в дверном проеме возник Ёши — справиться о здоровье повелителя. Сегодня он даже и не пытается изобразить равнодушие. Как же — до него любые слухи сразу доходят. Но слов не произносит.

— Что же так, молча?

— Слова пусты, повелитель.

— Или скажешь, подобное должно быть тут же прощено и забыто?

Ёши молчит. Потом с трудом разжимает губы:

— Что же теперь?

— Он прекрасно все понимает.

— Он понимает гораздо больше, мой господин.

В комнате — трое, лица повязаны темным. В руке одного — тяжелая плеть. Мельком взглянув, Йири расстегнул застежку — белый хаэн с торопливым шуршанием сполз на пол. Ладонь скользнула и к высокому вороту блузы-тэлеты, но движение остановили:

— Довольно. Шелк тонкий.

Крепко взяли за руки.

Потом отпустили. Ушли, не сказав больше ни слова.

Уткнулся лицом в покрывало — наверное, на щеке глубоко отпечатались складки. В воздухе плавали багровые круги. Чувствовал — ткань тэлеты мокрая. На пороге возник Аташи. Виновато смотрел, словно он тут при чем. Так на пороге и стоял.

— Сделай что-нибудь! Невозможно! — проговорил Йири через силу, не поднимая головы.

Тот подошел, склонился. Открыл один из флаконов, поднес к лицу. Перед глазами Йири прояснилось немного. Аташи осторожно коснулся тэлеты — там, где она изгибом отходила от кожи.

— Я помогу снять.

— Нет. Я не смогу поднять рук. Разрежь ее, и все.

— Да… все равно никуда теперь не годится.

Аташи аккуратно стер кровь, посмотрел, лицо осветилось:

— Следов потом не останется. Разве совсем чуть-чуть. Они знали, что делали.

— Лучше бы остались.

— Да ты что? — растерялся, возмутился даже.

— Слишком много следов, которых не видно.

— Да ты в уме? Ты не здесь сейчас должен был бы лежать, а там, — сделал выразительный жест в сторону подвалов для осужденных низкого ранга.

— Раз я здесь, значит, должен быть здесь. А не там.

Дерзкие слова сорвались с языка, хоть говорил с трудом:

— Он знает, что, если отправит меня в подвалы, обратной дороги не будет. А этого не хочет пока.

— Почему нет обратной дороги? Он мог бы простить, если бы понял, что ты усвоил урок…

— Простить и забыть — мог бы? А я?

От такого Аташи немеет и занимается делом молча, не рискуя хоть что-то еще сказать. А то ведь можно поплатиться и за то, что слышал подобные речи. Но Йири никак не уймется.

— Когда диких зверей приручают, их учат знать свое место; но ведь их не хотят убить, даже если с ними жестоки!

— Да замолчи ты, наконец! Совсем умом повредился?!

— Всё… — Йири спрятал лицо в подушках и больше не издал ни звука. Руки молодого врача были бережны — иначе он не умел, но Аташи предпочел бы сейчас слышать крики боли, чем вот такое молчание.

Эту историю не разглашали — не хотели пострадать из-за длинного языка. Но все, кто присутствовал в зале, ждали развязки. Когда Йири вновь увидели в галерее, были потрясены и уверились окончательно в его особенном положении. Кто-то шептал о колдовстве, другие посмеивались — у этого колдовства есть иное название. Но порой и сами готовы были поверить в темные чары, потому что — разве есть на свете сила, способная тронуть сердце повелителя?

Фигурка в зеленовато-голубой одежде дворцовых слуг приближается, сгибается чуть ли не втрое.

— Высокий…

Это придворные не знали, как к нему обращаться при случайной встрече, а слуги теперь очень даже знали — и предпочитали перестараться, нежели наоборот. Йири смотрит равнодушно. Что ему лесть? Что ему поклоны прислуги?

— Я слушаю тебя.

— Господин… Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.

— Интересно.

Пришедший стоит не разгибаясь, не поднимает лица. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом — знак Дома, которому служит.

— Высокий… Мой господин — из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.

— Я слышал о нем. — Фраза незначащая. Кто же не слышал?

— Среди его людей есть мальчишка… Он тут недавно. Он — как огонь, смеющийся, яркий, — радость и свет. Никогда не встречал таких — здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо — мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.