Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути

— А ты юморист, Полоз! — это я уже с новой злостью.

— Отнюдь, — светски возразил он. — Просто ваша судьба в давние годы милостиво перевела стрелку на ваших рельсах. Рукою десятиклассника Яшкина, который дал вам оплеуху. А если бы не это? Вспомните ваш тайный интерес, когда били Турунчика! Как вы часто дышали при виде чужого страдания! Во что это могло развиться, если бы не Яш-кин?

Я обмяк. Опустил пистолет. Откуда он знает? Хотя ведь он дьявол. И умеет проходить сквозь время… Ну, тем хуже для него.

Я сцепил зубы и снова навел ствол:

— Дело не во мне!.. Я и себя уничтожил бы без жалости, если бы почуял, что становлюсь таким! Но сейчас это зло в тебе. И поэтому я тебя убью.

— Ладно, стреляй, — процедил он. — Только подойди поближе, чтобы не промахнуться. И смотри, в кого стреляешь. Смотри! — он свободной рукой разодрал до низа рубаху. Сбросил рукав, рубаха повисла на правом плече. Полоз нелепо крутнулся, повернулся ко мне спиной. Она была бледная, с редкими волосками. На левой лопатке… темнело родимое пятно — «гусиная лапка».

Такая же, как у меня. И у Петьки. Я уронил руки.

И опять услышал, какая вокруг тишина. Звенящая. Обморочная.

Лицо Полоза оскалилось лошадиной улыбкой.

— Ну, что же ты, Питвик? Стреляй в брата своего!

И тогда я услышал Петьку. Он сказал шепотом, но непримиримо:

— Стреляй.

И я ватными руками поднял пистолет — в который уже раз…

Полоз перестал скалиться. Помертвел лицом, закатил глаза. И обмяк на железной площадке, вывернув прикованную руку.

— Подожди, — велел мне отец Венедикт. Подошел к Полозу. Нагнулся.

Я и мальчишки не шевелились.

Отец Венедикт стоял над Полозом долго. Потом вернулся к нам. Сказал, глядя в сторону:

— Паралич сердца.

— Вы уверены? — угрюмо и виновато спросил я.

— Уверен. Я в свое время насмотрелся на такие дела… Ступайте отсюда. Подождите меня там, в проходе. Я сам толкну тележку. И помолюсь…

Чиж вскинул черные глаза-кинжалы:

— За него?

— За нас, грешных… Ступайте.

Мы ушли. Встали у кирпичной развалины. Я машинально поставил «ПП» на предохранитель. Убрал его в карман. Петька тихо дернул меня за рукав:

— Пит, это же просто совпадение… Ну, родинка…

— Да, конечно, — бормотнул я, зная, что таких совпадений не бывает.

Несколько минут мы стояли молча. Отец Венедикт подошел, бросил в траву черные наручники.

— Зачем вы их сняли? — набыченно спросил Чиж. — Он всплывет.

— Ну и пусть всплывет. Найдут — определят, что разрыв сердца. А если когда-нибудь вытащили бы со дна, прикованного, решили бы, что убийство…

Я подумал, что с такой глубины едва ли когда-нибудь подняли бы тележку. Но промолчал… Все-таки хорошо, что я не стрелял…

— Дело свершилось, и в этом — рука Господа, — тихо проговорил отец Венедикт. — Радости мало, но и скорбеть нечего. Случилось то, что справедливо… Поедем теперь ко мне. А то душа неспокойна, как там эти два сорванца одни-то… Чиж отступил назад:

— Я пойду… Мне надо…

— Увидимся, — сказал Петька.

— Не знаю. На всякий случай — прощай… — И Чиж скользнул в оконный проем разрушенного склада. Петька тревожно смотрел ему вслед.

— Отец Венедикт, мы приедем позже, — сказал я. — Вы нас извините… Нам с Петькой очень надо поговорить. С глазу на глаз.

— Понимаю. Но… прямо сейчас? Здесь?

— Да. Ни к чему тянуть…

— Понимаю, — опять сказал отец Венедикт. — Ну что же, приезжайте после… А кота давайте я с собой прихвачу. Что вам с ним возиться…

Только сейчас я сообразил, что Петька держит на плече Кыса. Видимо, так и держал все время — пока ехали, пока шли, пока стояли там…

— Нет, — насупился Петька. — Пусть со мной.

— Ну, как знаешь… Кстати! — Отец Венедикт пристально и с усмешкой глянул на меня: — Вас, кажется, озадачило родимое пятно этого оборотня. Да? Не бойтесь, это была его последняя дьявольская шутка. Косметика… — И отец Венедикт уронил из ладони что-то вроде дохлого мотылька. Мотылек упал рядом с наручниками.

Я с недоверием и брезгливостью поднял его. «Гусиная лапка» была вырезана из легкого бугристого пластика.

Не передать словами, какое я испытал облегчение. Хотелось тут же сесть на землю и зареветь, как мальчишка, которому грозили жутким наказанием, но неожиданно пожалели и простили. Не сел, не заревел. И не потому, что стеснялся Петьки, а потому, что… где-то в глубине души осталась вина…

Я стоял и машинально вертел «гусиную лапку» в пальцах.

Петьку передернуло:

— Брось ты это…

— Бросил… А ты тоже брось эту гадость. Нашел игрушку… Петька, оказывается, поднял из травы наручники.

Он сказал смущенно:

— Я не могу. Видишь, прицепились нечаянно.

— Нечаянно! Балда…

Он, видите ли, сунул руку в кольцо, то и защелкнулось. Браслет был с автоматической регулировкой, плотно охватил тонкое запястье.

Петька покачал свободным браслетом на цепочке:

— Теперь не снять, пока не приедем к отцу Венедикту. Ключ-то у него…

— Олух! Как по городу пойдем?

— Подумаешь. Спрячу под курткой… А о чем ты хотел говорить?

Да, это было главное. То, от чего никуда не уйти.

— Сядем… вон там.

У кирпичной стены был широкий выступ, в полуметре от земли. Петька расстелил на нем куртку. Сел. Опустил с рук ненаглядного Кыса. Тот улегся ему на сандалии.

Я сел рядом.

— Петушок…

Он посмотрел с ожиданием новой беды:

— Что-то опять случилось, да?

— Да…

Я рассказал ему все о Конусе и катапульте. Петька молчал, колупая на колене коросточку.

— Вот так, Петушок… Никуда нам от этого не спрятаться. Судьба.

Он съежился, прошептал:

— Почему она такая? Судьба… Почему не дает нам, чтобы вместе?

— Вернусь, и будем вместе. Тогда уже точно. Петька сказал беспомощно:

— Я не думаю, что ты вернешься. И ты сам так не думаешь.

— С чего ты взял?! — старательно возмутился я.

— А вот взял… Я понял, что, если мы далеко друг от друга, ничего хорошего не случается…

— Глупости.

— Не глупости… Пит, возьми меня с собой.

— Ты что, сдурел?

— Я ведь уже не маленький…

— Не в этом дело. Катапульта — она как маятник в пространстве. Качок туда, качок обратно. И запас энергии на одного человека. Если двое — на обратный ход не хватит, оба останемся там…