Дмитрий Баюшев - Чистый разум

- Что у вас? - спросил он наконец, разворачивая длинную машинограмму и впиваясь в нее глазами. - Почему не на вахте?

- Вам известно, что произошло с Ильиным? - довольно резко осведомился я.

- Известно, - буркнул Пономарев. - К сожалению.

Вот как? К сожалению? Видно, очень не хотелось ему быть на первых ролях.

- Нет, вам ничего не известно.

- Я бы вам посоветовал думать, прежде чем говорить, Добрынин.

М-да, начало было многообещающим.

- Казимир Михайлович, а вам не попадалась бумага с записью, ну скажем, помехи в секторе СВ-1735, что наблюдалась в 4 часа 39 минут 52 секунды прошлых суток?

Он по инерции развернул, даже выдернул из рулона еще с полметра машинограммы, затем обернулся, затем встал.

- Ну-ка, ну-ка, что вам об этом известно, Добрынин?

- Давайте зададим этот вопрос машине, - предложил я.

- Что ж, - он сформулировал задачу.

- Информационный поток, - сказал приятный женский голос. - Расшифровке не поддается.

- Правильно, - обрадовался я. - Образ трудно закодировать, тем более расшифровать. А несущая частота зарегистрирована, как помеха.

- Погодите, что это мы стоя? - засуетился Пономарев. - Присаживайтесь, Анатолий Иванович, присаживайтесь, вместе подумаем.

Я сел и начал говорить. Но пономаревская реакция оказалась совершенно неожиданной. По мере моего изложения, сопровождаемого достаточно логичными умозаключениями и выводами, полное невыразительное лицо его скучнело и делалось все более и более брезгливым. Наконец, он прервал меня на полуслове.

- Это уже ни в какие ворота, - сказал он нетерпеливо. - Кому-то снятся фантастические сны, а вы это представляете как факт. Несолидно, Добрынин. Да, с Аркадием Семеновичем случилось несчастье, но это не повод для домыслов. Я доложил в Центр, прибудет компетентная комиссия - им и решать данную проблему. А мы давайте не будем.

Во время его речи я потихоньку закипал.

- И на прощание - маленький совет, - подытожил Пономарев. - Ни с кем больше не делитесь этими вашими... измышлениями. Неумно это. Идите и спокойно работайте.

Все, я дошел до точки кипения, но нашел в себе силы выйти спокойным шагом. Черт возьми, Ильин бы меня понял, по крайней мере не стал бы перебивать в начале рассказа. Он уже, кажется, и сам подбирался к отгадке, только другими путями.

Самое скорое - комиссия будет здесь дня через три-четыре, а это просто катастрофически огромный срок. Теперь, когда настало время принятия быстрых и правильных решений, политика нынешнего руководства могла привести к трагедии. Не радовало меня нынешнее руководство станции...

Кое-как додолбив вахту, я поспешил к Вадиму. Он уже пришел в себя и выглядел вполне прилично. В его однокомнатной квартире царил идеальный порядок, на столе алели оранжерейные тюльпаны, в хрустальном блюде размером со средний тазик горкой лежали фрукты. Вадим просматривал последние новости.

- Садись, - сказал он. - Все как сговорились. То цветочки притащат, то вон плоды. Будто сам не могу сходить.

- Как себя чувствуешь? - осторожно спросил я.

- Как после наркоза. Голова тяжеловатая. Не привык к снотворному.

- Но вообще-то в форме?

- Вполне. Ты по поводу Аркадия Семеновича?

- Не только... Ведь укол-то тебе сделал я.

Вадим без всякого удивления, очень даже спокойно посмотрел мне в глаза.

- Зачем?

- Очевидно, чтобы ты не присутствовал на эксперименте.

- Очевидно? Ничего не понимаю.

Мои заключения он выслушал внимательно, не перебивая.

- Похоже на правду, - сказал Вадим, когда я закончил.

Он вдруг бодренько выскочил из кресла и прошелся по пружинящему ковру.

Остановившись перед фруктами, он приценился, выбрал огромное румяное яблоко и хрустко откусил. Мне страшно захотелось яблока.

- Угощайся, - предложил Вадим, - а то пропадут.

Он был тысячу раз прав. Не пропадать же добру.

Между тем, Вадим расхаживал по комнате, спортивный, собранный, готовый к действию, изредка хмурился, а я наблюдал за ним и машинально хрупал яблоко за яблоком.

- Я думаю, надо с ним связаться, - сказал он наконец. - Надо его предупредить, что человеческий мозг слаб и что на станции уже имеются жертвы. Если он и дальше хочет испытывать наслаждение от общения с нами, то пусть побережет клиентов, а то никого не останется. Нам нужно потянуть время до приезда комиссии. На Пономарева надежда маленькая. Как ты полагаешь?

- Что ж, рискнем, - согласился я. - Но это очень опасно. Уж до чего Ильин сильный психогигиенист, а и то не выдержал.

- Потому и не выдержал, что шел в открытую, - Вадим усмехнулся. - Мы подсунем Черу туповатого клиента, которому плохо и который все время хнычет о помощи.

Туповатого клиента? Который все время хнычет о помощи? Все время. Господи, как я до этого сам не додумался?

- Ты предлагаешь запись?

- Почему бы и нет?

- А сможем? - усомнился я.

- Надо, - уверенно сказал Вадим.

- Нет слов, - я развел руками.

- Просто я вовремя вспомнил свою тяжелую голову.

Этим он как бы даже благодарил меня за ночной визит. Ну что тут скажешь?..

Сразу от входа бросилась в глаза распахнутая дверца аптечки. Уходя, я ее, помнится, закрывал.

На кухне загремела посуда.

Прикрыв аптечный шкаф, я прошел на свою половину и здесь на письменном столе обнаружил злосчастную коробку с мединалом. Рядом лежал пневмопистолет. В коридоре послышались легкие Таины шаги.

- Это глупо, - крикнул я.

Хлопнула дверь. Вот чего мне сейчас не хватало, так это женских капризов. Нет, это надо было пресекать и немедленно. Я направился к Тае.

Она лежала на кровати, отвернувшись к переборке, и никак не отреагировала на мое появление.

- Ты, конечно, уверена, что я это сделал нарочно, - сказал я, плюхаясь в пискнувшее кресло. - А теперь подумай, зачем мне это нужно? Лично мне? Прежде всего - об эксперименте я узнал только сегодня. Далее - Вадим мне симпатичен, как человек. И, наконец, к чему так рисковать? Ведь Вадим мог проснуться, зашуметь. Вот и ты видела, что ночью я шарил в аптечке. Но я-то ничего этого не помню.

- Не валяй дурака, - глухо произнесла Тая.

- Ты - злобный ревнивец.

Такого оборота я, признаться, не ожидал и, не сдержавшись, глуповато хихикнул.

- Ну и что же, что он маленький, - тихо сказала Тая. - Я ведь все равно ниже его. Он очень хороший. А ты - страшный эгоист.

Слушать ее было не то что неприятно, но как-то даже больно. Чувствовалось, что она целый день думала, какой эгоист я и какой хороший человек Вадим Коржиков.

Очень обидно было ее слушать.

- В свое время мы, кажется, договорились сначала понять, а уж потом судить, - сказал я удрученно. - Ты меня даже не хочешь понять.

Тая резко села и уставилась на меня, как на чучело.