Люциус Шепард - Отец камней

- Садитесь.

Он послушно примостился на стуле.

- Мне хотелось бы задать вам еще кое-какие вопросы.

- Вопросы? Вы... Ах да, вопросы. - Она тихонько рассмеялась и погладила подлокотник дивана. - Что ж, спрашивайте.

- Я слышал, будто Мардо избрал вас своей преемницей, и в случае его смерти вы должны были стать во главе культа. Это так?

Она кивнула - раз, другой, словно решила вдруг поупражнять шейные позвонки.

- Да, - ответила она, - так.

- А какие-нибудь документы он оставлял?

- Нет. Хотя, хотя... Не знаю. Он упоминал о них, но я никогда не видела. - Она раскачивалась из стороны в сторону, пощипывая узорчатую обивку дивана. - Какая теперь разница?

- Что значит "какая разница"?

- Храма больше не существует.

- То есть?

- Храма больше не существует! Понятно? Ни послушников, ни церемоний ничего, лишь пустое здание.

- А что произошло?

- Я не хочу говорить об этом.

- Но...

Она вскочила, отошла в дальний угол комнаты, затем повернулась к адвокату лицом, откинула волосы со лба и выпалила:

- Не хочу, слышите, не хочу! Не хочу говорить ни о чем сколько-нибудь серьезном! - Она прижала ладонь ко лбу. - О, простите, простите меня...

- Да что случилось?

- Так, пустяки, - отозвалась она. - Моя жизнь разбита, любовник мертв, а отца завтра утром будут судить по обвинению в его убийстве. Все просто прекрасно!

- Неужели вас тревожит судьба вашего отца? Я думал, вы ненавидите его.

- Он все-таки мой отец, а что до ненависти - некоторых чувств она не затронула - тех, которые даны людям от рождения. - Мириэль вновь уселась на диван и принялась пощипывать обивку. - Я не могу помочь вам, я не знаю ничего такого, что могло бы вам помочь, ровным счетом ничего. Если бы знала, то, вероятно, сказала бы... Во всяком случае, сейчас. Но мне нечего, нечего вам сказать.

Коррогли почувствовал, что ее былое напускное равнодушие дало трещину, которая идет глубже, чем сознает сама Мириэль. К тому же, подумал он, беспокойство девушки можно приписать тому факту, что она, вопреки своим утверждениям, знает нечто важное и пытается это скрыть. Однако он принял решение не проявлять чрезмерной настойчивости.

- Очень хорошо, - проговорил он. - А о чем бы вы не возражали побеседовать?

Она огляделась, словно в поисках предмета для поддержания разговора. Коррогли заметил, что взгляд ее остановился на рисунке, который изображал женщину с младенцем на руках.

- Ваша мать? - спросил он, указывая на рисунок.

- Да. - Мириэль вздрогнула и отвернулась.

- Вы с ней похожи. Если я не ошибаюсь, ее звали Патриция?

Мириэль кивнула.

- Ужасно, когда такая красавица погибает в расцвете лет, - продолжил адвокат. - Как все получилось? Как она утонула?

- Вы что, не умеете разговаривать без того, чтобы не задавать вопросы? - рассердилась девушка.

- Извините, - сказал Коррогли, удивившись ее раздражению. - Я только...

- Моя мать умерла, - оборвала она. - Остальное вас не касается.

- Тогда предложите тему для беседы.

- Ладно. - Она на мгновение призадумалась. - Давайте поговорим о вас.

- Тут говорить особо не о чем.

- Это про каждого можно сказать, но не бойтесь, я не заскучаю.

Выбора у Коррогли не было, и он с неохотой начал рассказывать о своей жизни, о детстве, что прошло на ферме высоко в горах, о банановой роще и загоне для трех коров - Розы, Альбины и Эсмеральды; и слова, слетавшие с языка, словно возвращали его в ту чудесную пору. Он поведал девушке о том, что частенько сиживал на холме, глядя на раскинувшийся внизу город, и мечтал, что когда-нибудь станет владельцем одного из городских домов.

- Ваша мечта, очевидно, исполнилась, - заметила она.

- Увы, это запрещено законом. Красивые дома принадлежат тем, кто ведет свой род с незапамятных времен, чье общественное положение несравнимо с нашим. Знаете, законы ведь пишутся для того, чтобы люди вроде меня не вздумали забываться.

- Разумеется, знаю.

Он рассказал ей о том, как у него зародился интерес к юриспруденции. Право с его безупречной логикой и упорядоченностью показалось ему рычагом, посредством которого можно сдвинуть любую преграду. Но с течением времени он выяснил, что рычагов и преград великое множество, что, когда сдвигаешь одну, другая так и норовит обрушиться на тебя и раздавить в лепешку, что спасение лишь в быстроте и упорстве, в том, чтобы расталкивать преграды на своем пути и одновременно уворачиваться от тех, которые падают сверху.

- Вы с детства стремились к тому, чтобы стать адвокатом?

- Нет. - Он засмеялся. - Сперва я хотел убить дракона Гриауля и получить награду, которую обещают власти Теочинте, чтобы купить матери серебряную посуду, а отцу - новую гитару.

Коррогли встревожился, заметив, как резко изменилось выражение лица Мириэль, и спросил, как она себя чувствует.

- Не произносите его имени! - взмолилась она. - Вы не знаете, не знаете...

- Чего?

- Гриауля. Господи Боже! Я чувствовала его там, в храме. Вы, наверное, решите, что у меня разыгралось воображение, но я клянусь, я ощущала его присутствие. Мы сосредоточивали на нем наши мысли, мы пели ему, верили в него, пытались заколдовать и мало-помалу начинали воспринимать его. Нечто огромное и холодное, чешуйчатый нелюдь, который подчинил себе весь мир!

Коррогли отметил про себя, что Мириэль как бы вторит Кирин. Его заинтересовало упоминание о колдовстве, но Мириэль продолжала говорить, и вопрос остался незаданным.

- Я до сих пор чувствую его. Такой громадный и закутанный во мрак. Всякая его мысль - век по протяженности, тонны ненависти и откровенной злобы. Он прикасается ко мне, и внутри все холодеет. Вот почему...

- Что?

- Ничего... - Ее била дрожь, и она обхватила себя за плечи. Коррогли подсел к девушке и, поколебавшись, положил руку ей на плечо. От волос Мириэль исходил сладкий апельсиновый аромат.

- Ну, что такое? - спросил он.

- Я чувствую его, я постоянно его чувствую. - Она искоса глянула на Коррогли и прошептала: - Возьми меня. Я знаю, что не нравлюсь тебе, но мне нужна не привязанность, а тепло. Пожалуйста, возьми меня.

- Ты мне нравишься, - возразил он.

- Нет, ты не... Нет...

- Да, - повторил он и даже сам себе поверил. - Сегодня ты мне нравишься, сегодня ты - женщина, о которой можно заботиться.

- Ты не понимаешь, ты не догадываешься, насколько он изменил меня.

- Ты про Гриауля?

- Пожалуйста, - прошептала Мириэль, обнимая его, - хватит вопросов. Согрей меня.

Начиная свою речь в суде, Коррогли мысленно все еще находился в постели с Мириэль - она обнимала его, прижималась всем телом, то властвуя над ним, то покоряясь его воле, словом, вела себя так, как и полагалось здоровой женщине, как будто это не она в прошлую встречу явилась ему опустившейся шлюхой. Он вспоминал белизну ее плеч, полные груди с розовыми сосками, длинные и стройные ноги... Как ни странно, эти воспоминания вовсе не отвлекали его, скорее наоборот - вдохновляли, внушали уверенность в собственных силах, и речь от того получилась более страстной, чем он предполагал. Коррогли расхаживал вдоль скамьи присяжных, откуда на него взирали двенадцать одутловатых лиц - там восседали двенадцать столпов добропорядочности, отобранные из множества менее достойных горожан, - и ощущал себя на капитанском мостике красавца корабля. Внезапно ему подумалось, что судебный зал заседаний представляет собой, по сути, нечто среднее между церковью и морским судном, является этаким государством-парусником, держащим путь к берегу Справедливости, с белыми стенами вместо парусов, со скамьями черного дерева вместо палубы, со свидетелями, присяжными и остальными присутствующими вместо команды. А носовой фигурой волшебного корабля был, разумеется, достопочтенный Эрнест Ваймер - законченный алкоголик, седовласый и краснолицый, с тонкими губами, кустистыми бровями и багровым носом. Он сидел, нахохлившись, словно ястреб, на своей скамье из тика, украшенной резьбой, придававшей ей сходство с драконьей чешуей, и, казалось, высматривал, в кого бы ему вцепиться. Коррогли не опасался Ваймера, ибо знал, что сегодня править бал будет никак не судья. Ему было известно настроение присяжных: те с готовностью объявят виновной стороной Гриауля, потому что таково было убеждение, которое исподволь зрело в их душах. И Коррогли всеми доступными ему средствами стремился укрепить это убеждение. Он не пресмыкался, но и не лез напролом, голос его звучал ровно и убедительно, и он чувствовал, что этой гармонией, воцарившейся в нем, он обязан ночи, проведенной с Мириэль. Нет, он не любил ее - или, может статься, даже любил, - но его вдохновляла не столько любовь, сколько сознание того, что он отыскал в девушке, да и в себе самом тоже, нечто, не затронутое разложением от соприкосновения с грубым внешним миром, и от того на душе у него было легко и радостно.