Владимир Контровский - Истреби в себе змею

И тут за панорамным остеклением кабины воздух задрожал и сгустился. А потом прямо перед глазами лётчика проявились неясные очертания прозрачной фигуры - сквозь неё были видны облака, неторопливо ползущие навстречу самолёту. Фигура походила на человеческую, хотя как человек может оказаться снаружи кабины авиалайнера, несущегося на высоте девять тысяч метров со скоростью пятьсот миль в час? И тем не менее…

Командир крепко зажмурился и через секунду снова открыл глаза - загадочная фигура никуда не исчезла. Наоборот, она сделалась более чёткой: воздух, из которого была соткана эта странная фигура, стал чуть темнее, чем окружавшая самолёт прозрачная пустота. А затем пилот "боинга" увидел лицо - строгое мужское лицо с тонкими чертами, напомнившее ему лики святых. И в глазах этого "святого" была укоризна.

"Долетался, - мелькнуло в сознании командира. - Здравствуйте, ангелы божьи…".

По виску поползла капелька холодного пота. Пилот чуть повернул голову, не в силах оторвать взгляд от "ангела", - всё спокойно, всё нормально, его товарищи ничего не видят. И внезапно почувствовал - не услышал, а именно почувствовал, - что привычный мерный шум двигателей, фон, с которым лётчик сроднился за тысячи часов полётов, исчез. Двигатели остановились. Все. Одновременно.

Огромный самолёт вздрогнул, качнулся и ухнул вниз беспомощной грудой металла, стекла, синтетики и охваченной ужасом человеческой плоти.

– Земля! - заорал в микрофон командир самолёта. - У нас тут какая-то чертовщина! Или мы все сошли с ума, или…

Он кричал что-то ещё, уже не замечая, что лёгкий шорох эфирных помех тоже пропал, и что он кричит в ватную немую пустоту. Этот его истошный крик прервал холодный и спокойный голос, зазвучавший, казалось, в каждой трепещущей перед близким небытиём клеточке тела лётчика.

– Вы должны умереть, чтобы жили другие - миллионы других.

Самолёт падал. Люди в его кабине суетились, напрасно нажимая мёртвые кнопки и щёлкая бесполезными тумблерами. Люди в пассажирском салоне насторожились - что это такое за стремительное снижение? - однако ещё ничего не поняли. Но самыми счастливыми оказались те, кто мирно спал, - проснувшись уже над самой поверхностью ночного океана, они просто не успели ничего понять…

А далеко внизу, в сером здании Приюта, на окраине большого городе, до которого так и не долетел крылатый зверь, девочка-подросток по имени Мэй тихо - чтобы не привлекать внимания чутких электронных ушей - рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала от радости и от горечи: она спасла, но она убила. Боль незаметно ушла талой водой, и Мэй, всё ещё тихонько всхлипывая, заснула.

Мэй росла в благополучной семье. Единственный запланированный ребёнок, зачатый и рождённый скорее из соображений престижа и "потому, что так принято", чем из искреннего желания дать жизнь новому человеку, она не могла пожаловаться на недостаток заботы и внимания. Родители заранее расчертили её будущее - школа, престижный университет и достойное место в предельно совершенном обществе XXI века. Мэй не возражала, хотя она очень рано почувствовала в себе нечто, отличавшее её - и сильно - от сверстников. На это нечто обратили внимание и её родители, но нашли скрытые способности своей дочери всего лишь забавным курьёзом. Потом они сообразили, что таким ребёнком можно гордиться, и просили Мэй - требований она не терпела, и поступала в таких случаях наоборот, - показывать свои "фокусы" гостям, вызывая у них восторженные ахи и охи.

Девочке не очень нравилась роль экзотического редкого зверька, которым гордятся его хозяева, и она сознательно утаивала от родителей большую часть того, на что была способна. В частности, они так и не узнали, что Мэй научилась читать мысли - пусть даже это её умение, особенно на первых порах, было очень далеко от совершенства. Родителям вполне хватало и того, что их уникальная дочь может заживлять ранки, передвигать предметы, и восстанавливать сломанные стебли цветов - таким ребёнком можно хвастаться.

Идиллия кончилась, когда погиб отец - Мэй только-только исполнилось одиннадцать лет. Её отец, преуспевающий менеджер солидной компании, разбился на своей новенькой автомашине - обычная смерть для обитателя гигантского мегаполиса, кишащего машинами, как муравейник муравьями. Привыкшая к достатку мать Мэй растерялась - привычная жизнь пошла кувырком, и денег стало не хватать. Трезво взвесив свои шансы в непрерывной борьбе за "достойную жизнь", как её понимали жители города, и перебрав все доступные ей методы этой борьбы, женщина - она была ещё достаточно эффектной особой, притягивающей мужские взгляды, - выбрала самый простой и древний: найти себе нового мужчину.

Поменяв в быстрой последовательности нескольких любовников, она наконец нашла то, что искала - парня на десять лёт её младше, с хваткой и амбициями, - и решила, что этот вариант будет оптимальным для женщины не первой молодости, да ещё с ребёнком. Так у Мэй появился отчим.

Он не понравился Мэй с самого начала. Она не очень любила отца, однако откровенная жадность, которой прямо-таки истекал новый муж её матери, вызывала у девочки тошноту и ощущение гадливости. К тому же отчим, узнав о способностях Мэй, вознамерился сделать из приёмной дочери источник доходов. Но развернуться по-настоящему этому типу не давала всё та же жадность - его буквально крючило, когда он прикидывал, сколько придётся отдать продюсерам, если раскручивать "чудо-ребёнка" по полной программе. Мэй слышала его споры с матерью - и мысли - и злорадно усмехалась: помогать этому своему "новому папе" достичь успеха в жизни она отнюдь не собиралась. И всё-таки, как выяснилось чуть позже, несколько организованных на чистом энтузиазме публичных выступлений Мэй не остались незамеченными - в первую очередь теми, кто очень интересовался детьми-индиго.

А потом разразился грандиозный скандал. Как-то раз отчим заявился домой под хмельком и, полагая, что его супруги ещё нет дома, зашёл в комнату Мэй и без лишних слов повалил её на кровать, задирая девочке юбку. Скорее всего, Мэй быстро нашла бы в своём арсенале подходящий способ окоротить "нового папу", но она так растерялась, что только царапалась, кусалась и колотила его кулачками. Но когда отчим, сопя и пыхтя, стащил с неё трусики, она всерьёз испугалась, и этот страх тут же трансформировался в холодную злую решимость. Неизвестно, что было бы дальше, - и что стало бы с чересчур любвеобильным "папой", - если бы в комнату дочери не вбежала её мать, почуявшая недоброе.

В доме воцарилась свинцово-гнетущая атмосфера, однако уже на следующее утро всё разрешилось самым неожиданным образом - их навестил странный гость.