Геннадий Прашкевич - Адское пламя (Комментарий к неизданной Антологии)

Странно...

Я, видевший безмолвие вечных снегов, пальмы над Гангом, заросли полярных берез и небо над Аравийской пустыней, - я до сих пор помню ночной пейзаж, написанный Сергеем Буданцевым в повести "Саранча"...

Впрочем, без лирики.

В повести Сергея Буданцева "Писательница" с молодой героиней Марусей беседует старая писательница. В их беседу, прислушавшись, вмешивается рабочий парень Мишка.

"Мишке надоело молчание, и он прервал его совершенно неожиданным изречением:

- Интеллигенцию мы должны уважать, как ученых людей.

- Молчи уж, чертушка, - зашипела на него Маруся, на что он сделал второе заявление:

- А вредителей расстреливать, верное слово."

3

"Воет ветер, насвистывает в дырявых крышах: "Пусту быть и Питеру и России". И бухают выстрелы во тьме. Кто стреляет, зачем, в кого? Не там ли, где мерцает, окрашивает снежные облака зарево? Это горят винные склады. В подвалах, в вине из разбитых бочек захлебнулись люди... Черт с ними, пусть горят заживо!

О, русские люди, русские люди!"

Это из "Восемнадцатого года" Алексея Толстого, но и в "Аэлите" (1923) и в "Гиперболоиде инженера Гарина" (1933) возникает, звучит, все пронизывая, все тот же мотив тоски, против которой яростно выступает сперва бывший красноармеец Гусев, а позже и инженер Гарин - по своему.

Гусев: "Я грамотный, автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь - вот все мое и занятие. Имею ранения. Теперь нахожусь в запасе. - Он вдруг ладонью шибко потер темя, коротко засмеялся. - Ну и дела были за эти семь лет! По совести говоря, я бы сейчас полком должен командовать, - характер неуживчивый! Прекратятся военные действия - не могу сидеть на месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку или так убегу. (Он потер макушку, усмехнулся). Четыре республики учредил, - и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал сотни три ребят, - отправились Индию освобождать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, погулять захотелось... ну, с бандитами не ужился...Ушел в Красную Армию. Поляков гнал от Киева, - тут уж был в коннице Буденного: "Даешь Варшаву!" В последний раз ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого без малого год по лазаретам. Выписался - куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась - женился. Жена у меня хорошая, жалко ее, но дома жить не могу. В деревню ехать, - отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе делать нечего. Войны сейчас никакой нет, - не предвидится. Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь."

Игнатий Руф ("Союз пяти"), тоже знает, что это такое - долгая нечеловеческая тоска, которая не выбирает, не желает знать - негодяй ты или человек благородный, чистый. Правда, в отличие от инженера Лося и даже от инженера Гарина, Игнатий Руф сразу и абсолютно точно знает, чего он хочет и как это будет. "В семь дней мы овладеем железными дорогами, водным транспортом, рудниками и приисками, заводами и фабриками Старого и Нового Света. Мы возьмем в руки оба рычага мира: нефть и химическую промышленность. Мы взорвем биржу и подгребем под себя торговый капитал..."

Игнатий Руф убежден: "Закон истории - это закон войны". Надо поразить мир каким-нибудь нестерпимым ужасом и мировое господство само свалится в руки. Руф не случайно является героем именно фантастического рассказа: он собирается - не больше, не меньше - расколоть на части Луну! А свалить все можно на комету Биелы, ворвавшуюся в Солнечную систему.

"А в это время на юго-западе, над океаном, из-под низу туч, идущих грядами, начал разливаться кровяно-красный неземной свет. Это хвостом вперед из эфирной ночи над Землей восходила комета Биелы."

Хвостом вперед... Образ создан...

Но зачем все это? К чему описания, пусть и потрясающие воображение, но все же как бы отдаленные, чуть отнесенные от тебя?..

Да все затем же - Новый человек!

Новым вождям, как бы часто они ни сменяли друг друга, не могли не импонировать слова инженера Гарина:

"Я овладеваю всей полнотой власти на земле... Ни одна труба не задымит без моего приказа, ни один корабль не выйдет из гавани, ни один молоток не стукнет. Все подчинено, - вплоть до права дышать, - центру. В центре - я. Мне принадлежит все. Я отчеканиваю свой профиль на кружочках: с бородкой, в веночке, а на обратной стороне профиль мадам Ламоль. Затем я отбираю "первую тысячу", - скажем, это будет что-нибудь около двух-трех миллионов пар. Это патриции. Они предаются высшим наслаждениям и творчеству. Для них мы установим, по примеру древней Спарты, особый режим, чтобы они не вырождались в алкоголиков и импотентов. Затем мы установим, сколько нужно рабочих рук для полного обслуживания культуры. Здесь также сделаем отбор. Этих назовем для вежливости - трудовиками... Они не взбунтуются, нет, дорогой товарищ. Возможность революций будет истреблена в корне. Каждому трудовику после классификации и перед выдачей трудовой книжки будет сделана маленькая операция. Совершенно незаметно, под нечаянным наркозом... Небольшой прокол сквозь черепную кость. Ну, просто закружилась голова, - очнулся, и он уже раб. И, наконец, отдельную группу мы изолируем где-нибудь на прекрасном острове исключительно для размножения. Все остальное придется убрать за ненадобностью... Эти трудовики работают и служат безропотно за пищу, как лошади. Они уже не люди, у них нет иной тревоги, кроме голода. Они будут счастливы, переваривая пищу. А избранные патриции - это уже полубожества. Хотя я презираю, вообще-то говоря, людей, но приятнее находиться в хорошем обществе. Уверяю вас, дружище, это и будет самый настоящий золотой век, о котором мечтали поэты. Впечатление ужасов очистки земли от лишнего населения сгладится очень скоро..."

Полубожества...

Радек... Ежов... Микоян... Ягода... Маленков... Берия... Сталин, конечно... Нет, Сталин, это уже божество... Вот и наступит настоящий золотой век, о котором мечтали поэты... А впечатление ужаса... Да сгладится, конечно, и очень скоро...

"На улице Красных Зорь появилось странное объявление: небольшой серой бумаги листок, прибитый к облупленной стене пустынного дома. Корреспондент американской газеты Арчибальд Скайльс, проходя мимо, увидел стоявшую перед объявлением босую молодую женщину в ситцевом опрятном платье; она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо ее не выражало удивления, - глаза были равнодушные, синие, с сумасшединкой. Она завела прядь волнистых волос за ухо, подняла с тротуара корзину с зеленью и пошла через улицу..."

Листок серой бумаги, облупленная стена, босая женщина с сумасшединкой в синих глазах, эти заведенные за ухо волнистые волосы... - Алексей Толстой, как истинный художник, всегда был чуток к детали. Описывая самую невероятную ситуацию, он умел оставаться убедительным. После клочка серой бумаги - объявления - еще ошеломительнее последующий прыжок на Марс. Из разрушенной, продутой ветрами России - на Марс! Почему бы, черт побери, считает красноармеец Гусев, не присоединить планету Марс к РСФСР? "На теперь, выкуси, - Марс-то чей? - советский".