Адам Холланек - Его нельзя поджигать

- Чего мне бояться? - спрашивает она. - Я говорю правду, говорю то, что чувствую. Я понимаю твой ужас, твои сомнения, твое неверие в мою правдивость. Ты считал меня просто примитивной куклой, актрисой, которая поверхностно знает других, а себя не знает совсем. Ты ошибался, я не такая, Я не боюсь тебя и не питаю к тебе обиды, Натан.

- Дезинтегратор тебя убил, а синтезаторы построили заново, - говорит он.

- Знаю. Но это не мешает мне ясно ощущать жизнь - так ясно, как никогда, ничем не вредит моей личности. За что же мне на тебя обижаться? Ты убил мое тело, но я воскресла с тем же сознанием, с той же памятью, я нисколько не изменилась.

- Но раньше ты говорила со мной по-другому.

- По-другому?..

Юлия убеждена, что всегда была точно такой же, что и ее отношение к Натану осталось прежним...

- Я всю жизнь хотела тебя полюбить. То, что мешало этому, находилось не во мне, а в тебе.

Он встает, вновь глядит на нее с ужасом и удивлением: Она совершенно чужая. Столь радикальных перемен он никак не предвидел. Ведь сам он после экспериментов не изменился вообще, каждое воскрешение возвращало его в то же самое состояние, в котором он умирал.

Чужая Юлия.

Ее хорошее самочувствие его вовсе не радует; ему полностью безразлично, что она думает в действительности.

Его приводит в отчаяние ее реакция на исследование, которое он на ней произвел. Он чует обман. И чем больше подавляет угрызения совести, тем больше они его беспокоят; его гложет неизгладимое чувство вины. Он не в силах вернуть Юлии прежний облик. Ее настроение раздражает, тело отталкивает, ее лицо - это маска пустой, искусственной куклы. Намного более искусственной, чем когда бы то ни было. Что за заслуга принудить такую к подчинению, растоптать ее, оскорбить, разве можно любить такого человека, раба, безвольное полужизотное, как ее уважать, любить, терпеть в повседневных хлопотах?

- Я пропустил тебя через эту мясорубку, ты подыхала у меня на глазах, подыхала словно животное...

Она подскакивает к нему с живостью, какой он раньше не замечал, и закрывает ему рот ладонью. Теперь уже он отталкивает ее руку. Она ему противна.

- Да, я пропустил тебя через мясорубку, это уже не ты, тебя нет, нет.

- Ничего во мне не изменилось. Это правда - как ты можешь не верить. Когда ты рассуждал о своей гениальности, работая с животными, и даже когда сам решился на это, я в твою гениальность не верила. Недооценивала ее. Но когда на себе испытала метаморфозу - смерть и потом возрождение, я поняла, какой ты на самом деле. Поняла, чего ты стоишь и сколько тебе пришлось вытерпеть. Ведь ты хотел, чтобы я и не менялась и изменилась. Чтобы изменилась по отношению к тебе, чтобы лучше к тебе относилась. И вот я прежняя, но лучше прежней. И мне безразлично, добавил ли в мое тело или в мою душу нечто такое, что изменило мое отношение к тебе. Это совершенно неважно. Главное, что я говорю правду. Самую искреннюю правду.. Теперь я уже не могу не чувствовать себя твоею. Ведь ты мой создатель. Мой творец. Следовательно, я твоя. Понимаешь?

Она приближается, встает на цыпочки и обнимает его самозабвенно, как нормальная женщина.

-Ocтaвь меня.

Она обычна и заурядна. Ему совершенно не хочется расставаться со своими сомнениями, своим нежеланием. Между ними растет непроницаемая стена. Юлия ее пока что не замечает, но он-то видит отлично. Видит все лучше и лучше.

Она опять льнет к нему, снова просит о понимании, повторяет этот идиотизм о сотворении, о создании ее заново. Он ощущает себя весьма убогим, никуда не годным творцом.

Ему вспоминается случай из раннего детства. У них сгорел дом, он стоял в саду, а за оградой был густой лес. Теперь на фоне сочной зелени торчали обугленные головешки; всего, что в этих старых стенах было недвижимым, реальным, основательным, просто не стало. Взгляд ни на чем не останавливался, проходил через руины насквозь. На обгоревшей земле, в кучах пепла, валялись блестящие элементы утвари, скелеты допотопных кроватей, водопроводная арматура, помятые лампы.

Отец и мать стояли и плакали.

От пожарища исходил характерный, невыносимый запах. Потом отец отстроил дом; получилось новое здание, такое же и даже лучше. Но ни взрослым, ни детям теперь не было в нем уютно.

И вскоре после новоселья, за ужином - ужинали, как всегда, вместе отец внезапно предложил:

- Давайте уедем из этого дома.

- У тебя есть что-нибудь лучше? - спросила мать, в целом не возражая против этого неожиданного решения.

- Конечно, мама. А если бы и нет? Разве ты не чувствуешь, что я прав?

- Может, и так. Я не буду жалеть об этом нашем доме.

На новый участок приехали на скоростном монорельсовом поезде. Натан восторженно захлопал в ладоши. Мать тут же последовала его примеру. Жилище было великолепное, с полной автоматизацией и кондиционированием. Здание блестело и сверкало, вдобавок из окна открывался чудесный вид на другой берег, поросший садами. Река широко и торжественно несла через этот пейзаж свои воды. Переехали не только без сожаления, но и с постоянно растущей радостью.

Перед отъездом из старого здания отец позвал Натана.

- Ты уже большой, - сказал он. - Знаешь, милый, давай подожжем это. Головешки будут нам больше напоминать прежнюю жизнь,

Новый дом, так похожий на старый, и горел точно так же. Он сгорел полностью. Взрослые больше никогда не водили туда детей. Запах пожарища не раздражал теперь никого.

- У тебя теперь то, чего ты всегда хотел. - Голос Юлии вырывает Натана из прошлого. Уже темно. Приглушенные лампы бросают лишь слабый свет. - У тебя есть наконец я.

- И ты бросишь кино и театр? - спрашивает он вдруг.

- Зачем же мне это делать?

- Ради меня, просто ради меня.

Он помнит: ее работа всегда была помехой в их встречах и сближениях, в их мечтах и спорах. Они мыслили и мечтали по-разному, и ему казалось, что виновна в этом прежде всего ее работа.

- А зачем тебе нужно?

- Потому что все пока не так, как должно быть. И никогда не будет.

- Но я лучше для тебя, правда?

Он не отвечает.

Они смотрят друг на друга; она с растущим удивлением и страхом, он с нарастающим гневом. Его раздражает само ее присутствие.

- Пойду поработаю, - говорит он, стараясь успокоиться.

- Но ведь мы и так в твоей лаборатории, Натан.

Ему хочется крикнуть как прежде: "Юлия!" - но крик застревает в горле. Она тут же легко и проворно подбегает к нему. Когда-то он уже видел ее в похожей роли, то ли в театре, то ли в кино. Ему становится тошно.

Он твердо ее отстраняет, хотя и старается, чтобы это не получилось грубо.

- Подожди, - говорит он.

- Я не хочу больше ждать.

- Но ты должна.

Ее спазматический плач. Ее старые, столь хорошо знакомые жалобы на внезапную мигрень, поиски порошков, полубессознательный, как бы побелевший взгляд. Неужели она все-таки прежняя? Нет, ему кажется, что это просто комедия. После всего, что он с нею сделал, он уже совсем не верит в ее тождественность и еще меньше верит в свою.