Андрей Щупов - Цветок

Откидываясь на спинку стула, Марк устало закрывал глаза. Мозг умирал, заставляя оживать что-то находящееся вовне. Путь в астрале был короток и сладок. Мгновение, - и ОНИ снова встречались. И снова начинался взлет - без перегрузок, без вестибулярного трепета. Теперь и "выворачивание наизнанку" давалось легче. Из куба в плоскость, а из нее - в безымянное фигурное марево, гранями расползшееся по нестыкующимся системам координат. Быть всюду и внутри, ногами в прошлом и головой в будущем - казалось уже естественным. Но еще волшебней было превращаться в многоглавого дракона, зеленым дивом зависающим над мудрствующей травой. Кроной становилось само естество, каждый лист уподоблялся глазу, а корни растопыренной, почти человеческой кистью уходили в земную глубь, путешествуя в среде, не менее замечательной, чем атмосфера.

Иногда, впрочем, случались и сбои. Его хрупкий и нежный гид исчезал. Так исчезает на танцах та, ради которой, собственно, и хотелось танцевать, немедленно повергая в апатию и полное равнодушие ко всему происходящему. У Марка до апатии дело не доходило, но он терялся, чувствуя, что начинает трезветь, что в сознание робко закрадывается предположение о неуместности всех его восторгов и полной иллюзорности всякого чуда.

Живущие у пирамид не знают их магической силы, и может быть, будни ИНОГО воспринимались Марком, как сказка, в то время как сказки никакой не было. В какой-то степени это становилось похожим на цирк, где за потешностью зверей стоит страх и труд. Марк в самом деле трезвел, одновременно понимая, что подобный призыв к отрезвлению его совершенно не устраивает. Он был пьян и желал таковым оставаться...

***

Почему он услышал их, а они услышали его? Кто первый шагнул в верном направлении? Марк перестал ломать над этим голову. Он не был гением, но ведь и гении мало что понимают в творящемся на белом свете. Собственно говоря, потому они и гении, что яснее других сознают собственную интеллектуальную немощь. Тот робот, что первым догадается, что он робот и не более того, автоматически обречет себя на страдания. Может быть, даже сгорит. То же случается и с людьми. А потому, вероятно, временное соприкосновение с истиной не означает прозрения. Осознание множества жизненных невозможностей всего лишь шаг перед затяжным марафоном. Так или иначе, но Марк заставил себя отмахнуться от докучливого материализма. Объяснений никто не предлагал, а даже если бы они и нашлись, то кому и для чего бы они понадобились? Грохотал гром, и Марку не хотелось ни кланяться, ни объяснять себе природу молний. Он предпочитал оставаться наблюдателем. Наука - путь в бесконечность, возможность выплеснуть избыток умственной энергии, своего рода защита от мозговой гиподинамии. Число пройденных верст - иллюзия, и те, кто их все же считают, счастливы, как счастливы все обманутые...

***

Сидя в соседней лаборатории, Марк морщился и наблюдал, как балагурящий куряка-приятель стряхивает сигаретный пепел в горшочек с геранью. Хотелось взять со стола вещь потяжелее и треснуть балагуру по кумполу. Слов Марк почти не слышал. Думалось о том, о чем он устал уже думать, отчего действительно старался отмахнуться.

Может, мы были раньше на их месте?

А они на нашем?..

Куда убегают генные цепочки? Разве кто до сих пор проследил? В океан, в джунгли или в космос? И отчего не допустить метафизическую связь поколений? Ведь любит отчего-то дельфин человека! А женщины кошек. Может, в нас - их далекое прошлое? И не с особым ли намерением хлорофилловая жизнь лишена языка? Не оттого ли, что много знает?..

Прапрадед повстречал праправнука, ретивое дрогнуло, и он решился на запретное - распахнул рот... Или это все-таки любовь? Встреча двух одиночеств? И тогда всю генную версию - к чертям собачьим вместе с телепатическими контактами, вместе с иноразумом?..

Марк заерзал на стуле. Правая рука потянулась за массивным пресс-папье. По счастью, куряка договорил все, что хотел, и, мелким щелчком отправив окурок в форточку, поднялся.

- Вот так, старичок! - желтые от никотина пальцы похлопали Марка по плечу. - А ты говоришь: Арнольд Шварценеггер... Стероиды, мой милый, голимые стероиды!

"Старичок" вяло кивнул. Стероиды его совершенно не интересовали.

***

Скрестив свои пленительные ноги, Вероника сидела на краешке кресла и курила. Траурно-спокойный взгляд, тщательно убранные волосы. Рядом стоял кожаный раздутый чемодан. Она уходила от Марка - тихо, без всяких истерик. Этой мудрости она тоже успела научиться.

День назад Вероника узнала о существовании Риты. От доброхотов и любителей безымянных писем. Кое в чем не поленилась удостовериться сама. Рита - девочка, лет на семь подотставшая от нее, с не менее обалденными ногами и куда более обалденным загаром - действительно существовала. Доброжелатели не обманули, а лишь подтвердили давно возникшие подозрения.

Скандала и взрыва не последовало. Цепь, стыкующую генератор и детонаторы, Вероника разомкнула собственными руками. Она действительно была мудрой дамой. Ибо знала, что последним камушком, убивающим всяческое уважение к женщине, бывает именно хлопок дверью напоследок, а тем паче - слезы и крики. Их-то, как правило, и запоминают на всю оставшуюся. Образ, к которому не спешат вернуться.

С Марком они расставались вполне мирно, можно сказать, цивилизованно...

Покончив с сигаретой, Вероника степенно поднялась, оправила на себе коротенькую юбочку. Она знала, что надеть. Она отплывала в дальние страны в своем лучшем обмундировании.

- Поживи пока один, разберись в себе.

- Да, конечно... - Марк потянулся было к ней губами, но его остановили движением руки. Впрочем, Вероника и тут схитрила - той же воспретившей ладонью погладила его по щеке.

- Где меня искать, ты знаешь.

Он помог ей снести вниз чемодан. Здесь уже стояло такси. Фыркнул выхлопом двигатель, Вероника помахала Марку в окно. В последнюю минуту выдержка ей изменила. Она плакала, видимо, надеясь на туман автомобильных стекол. Он помахал в ответ, виновато улыбнулся. "Туман" не помог. Марк видел все, а хуже того - все понимал, но изменить ничего не мог. Стремительной черепашкой машина убежала за угол дома. Вздыхая на каждом шаге, Марк поплелся к себе наверх.

Что-то снова случилось в жизни. В ЕГО жизни.

Наверное, большой любви у них с Вероникой не было. Вообще неизвестно - что было. И все же сердце переживало очередную ампутацию. Женщины становились жертвами против его воли. А потому он и сам становился жертвой. Возможно, он мог бы любить их всех вместе, но все вместе они этого не хотели. Требовалось предпочтение, подразумевалась некая пальма первенства, адресованная одной-единственной. Вероятно, они были правы. Ибо полагали, что множественная любовь - это уже не любовь, и Марк не сумел бы должным образом возразить им. Они не были ему чужими, и, как всяких родных людей, он несомненно любил их, вот только общество называло это как-то иначе, отводя любовный пьедестал некому иному чувству - более лихорадочному и более идеальному. Математический предел, реально недостижимый, но к которому должно стремиться...